— Дон Педро, что вы там увидели?

Альварадо некоторое время не отвечал, потом с трудом оторвался от недоступной взору Кортеса картины и повернулся к капитан-генералу побледневшим лицом.

— Там. Там. — произнес он побелевшими губами. — Чудище морское!

— Чудище?! — переспросил Кортес, протягивая руку за оптическим прибором.

— Чудище, — затараторил Альварадо, намертво вцепившись в медный цилиндр, будто он был единственным гарантом спасения в этом мире. — Там, меж лодок, такая голова на шее появилась. Я сначала думал, это ростра на носу корабля. Черная, а потом она ка-а-ак прыгнет.

— Да дайте же. — Капитан-генерал с трудом вырвал трубу из сведенных пальцев Альварадо. Взглянул. Охнул.

Мешикские лодки, державшие курс ровно, как журавлиный клин, теперь разбегались в разные стороны, как игривые цыплята от невнимательной наседки. А на месте мамы-курицы.

Кортесу показалось, что среди приземистых лодок затесался драккар — боевой корабль скандинавов с гордо поднятой носовой фигурой в виде головы дракона, выкрашенной в черный цвет. Но голова была отнюдь не деревянная. Раскачиваясь на длинной шее, она металась среди лодок, раскусывая борта, сбивая в воду людей или ударом бронированного чешуйчатого носа превращая суда в веер разлетающихся обломков. Змей не был голоден. Он не насыщал свое прячущееся под водой необъятное тело. С нечеловеческой яростью он убивал и громил все и вся в пределах досягаемости своей длинной шеи. Будто мстя за нанесенную ему мешиками смертную обиду.

Несколько не потерявших самообладания воинов метнули в чудище копья. Острейшие наконечники соскользнули по твердокаменной чешуе, но привлекли внимание змея. Подняв облако брызг, он стрелой вылетел из воды и молотом обрушил на суденышки всю массу своей бронированной головы. После такого удара вряд ли кто-то из доблестных бойцов мог остаться в живых.

— Святая Дева Мария, заступница наша! — перекрестился Кортес. — Что это?

— Так чудище же, — ответил немного пришедший в себя Альварадо. — И мне кажется, оно на нашей стороне.

— Вряд ли кто-то сможет привлечь это исчадие ада на свою сторону, — пробормотал Кортес.

— А и ладно. Флотилию оно разнесло в пух и прах. — Капитан кивнул на последние лодки, безуспешно пытающиеся спастись бегством от разъяренного змея.

— Похоже, он может передвигаться и по земле.

— Если приблизится, нашпигуем его арбалетными болтами, как могилу знатного дона свечками в День Всех Святых[44]. Или со стен Шальтокана дадут пару залпов… Кстати, чего-то они затихли, не стреляют. Перепугались, наверное?

— Не исключено. — Кортес оторвался от созерцания кровавого побоища на озере. — Они склонны терять самообладание и в менее серьезных случаях. А тут такое…

— Мне кажется, надо воспользоваться благоволением Божьим и убраться отсюда подобру-поздорову, пока он не передумал.

— А если змей решит выбраться на берег в той самой уютной бухточке, про которую говорил Сандоваль? Тогда мы сами зайдем в его пасть. Останемся на месте и посмотрим, куда двинется это чудовище, когда покончит с последней лодкой.

— По-моему, — оглядывая озерный простор невооруженным глазом, пробормотал Альварадо, — от флотилии и так уже остались только обломки, а чудовище движется в нашу сторону.

Соль разъедала царапины, озерные гады тыкались в ноги, пробовали на зубы и клешни грязные лохмотья, в которые превратились куртка и панталоны. Белую рубаху он потерял еще где-то на помойке. Вода была не очень холодной, но Мирослав успел порядком закоченеть. Наконец, когда воин уже почти отчаялся дождаться посланцев, доски над его головой заскрипели под тяжелыми, властными шагами. Мешики знали, что ни одного испанца или даже талашкаланца на десяток верст вокруг не сыскать, потому ходили не опасаясь, без свиты и почти без охраны.

Мирослав вытянул из ножен клинок и погрузился по самые ноздри. Замер, стараясь дышать так, чтоб по воде не пошли круги от неосторожного движения.

Канат привязанной невдалеке лодки дернулся, подтягивая ее к лесенке, нижний край которой тонул в воде. По ступенькам прошлепали босые пятки, и гребец в одной набедренной повязке спрыгнул на дно. Перебежал на корму и налег на весло, разворачивая лодку боком, чтоб послам было удобнее подниматься, вернее, спускаться на борт. Узорчатые доски обшивки мягко ткнулись в ступени, кто-то невидимый из-за нависающего края осторожно зацепил за борт трап-дощечку. Едва коснувшись ее ногой, в лодку перепрыгнул высокий мешик — судя по уверенной повадке, внушительному мечу и небольшому закинутому за спину щиту, охранитель знатного тела. Под его иссеченной шрамами кожей опытного бойца лениво перекатывались упругие мускулы.

Следом заскрипели сандалии первого касика. Слуга подвел его к трапу и небрежно, как снулую рыбу, подтолкнул к вытянутой руке телохранителя. Воин грубовато ухватил пухлые пальцы знатного и потащил в лодку так, что у того перья на шапочке задрожали. Касик вздрогнул, но не запротестовал.

Пропало государство, вскользь подумал Мирослав, если холопы начинают вести себя как господа, а господа терпят как смерды. Ловить уже нечего. Другой касик был препровожден в лодку тем же манером, за ним третий. Рассевшись на специально приготовленные подушечки, они замерли словно истуканы, ожидая отплытия. Слуга, без особого почтения перебравшись через их ноги, взялся за опахало из птичьих, с зеленоватым отливом, перьев и замахал с ленцой. В лодку спрыгнул второй гребец, следом еще один телохранитель. Он был старше первого, сложением напоминал куст можжевельника[45] и двигался не так проворно, вразвалочку. Но цепкий взгляд маленьких глазок, утопленных под тяжелым лбом, не сулил ничего хорошего любому, кто рискнет даже косо посмотреть на опекаемых им.

Мирослав дождался, когда гребец стал отвязывать швартовый канат, и без всплеска погрузился в прибрежную муть. Взял кинжал в зубы, толкнулся от опоры и поплыл по-лягушачьи, раздвигая ладонями жирные водоросли.

Выброшенный в озеро недавним потопом кусок стены ощерился ему в лицо зазубринами битого кирпича. Стая мелких рыбешек прыснула во все стороны от припорошенного илом трупа в тяжелой кирасе. Мирослав вгляделся — солдатская кираса, не Ромкина, да и размер не тот. Блеснуло в грязи донышко серебряного блюда. Над головой замаячило выпуклое днище лодки с бурунами от весел по бокам. В несколько сильных гребков обогнав посудину, он остановился, взял кинжал в руку на испанский манер, обратным хватом, и, оттолкнувшись ногами от податливого дна, устремился вверх.

Соленая озерная вода пробкой вытолкнула Мирослава. Как разгневанный Посейдон, в брызгах пены возник он над темными волнами. Стремительным движением воткнул полуаршинное лезвие в яремную вену старого охранителя, прихватил за шею гребца с кормы и вновь погрузился в пучину.