Эскофье.

— Инвесторам следует знать, что они едят.

— Инвесторам следует говорить по-французски.

— Они говорят на языке денег. Это абсолютно универсальный язык.

Меню было чрезмерно роскошным, даже вызывающим. В тот вечер отель был полон, и мест в обеденном зале на всех не хватило даже по предварительной записи. Эскофье посмотрел на часы.

— Берти и мисс Лангтри[113] все еще у него в номере. А жена Берти и все остальные из компании Мальборо[114] должны вот-вот прибыть, чтобы выпить коктейли; осталось менее часа.

— В таком случае ей тоже следует подать мартини — принц Эдуард обожает драму.

— А если будущая королева появится в баре, неся в руках голову Лилли Лангтри, что подумают наши инвесторы?

— Они будут в восторге. Инвесторы обожают, когда ссорятся члены королевской семьи. Это помогает им почувствовать собственную значимость. Деньги так и потекут у них меж пальцами.

Ритц допил коктейль, но не успел он побарабанить пальцами по пустому бокалу, как бармен принес ему другой. Он тут же сделал большой глоток. А Эскофье, понизив голос, сказал:

— Этот сегодняшний обед… Он обойдется нам в немыслимую сумму.

— А что Аделина Патти?

— Она согласилась спеть «Дом, милый дом», как ты просил, но за пять тысяч фунтов. На какой счет мне это записать?

— Хороший вопрос. Жалованью за сколько лет равна эта сумма?

— Для некоторых? За всю жизнь.

— Интересно посмотреть, какой из счетов выбрал бы ты. Обслуживание отеля? Это было бы забавно. Ты мог бы сказать, что принц Эдуард потребовал застлать постель золотыми простынями. Разумеется, спать он никогда по-настоящему не ложится. Не так ли?

— А что на это скажут аудиторы?

— Во всяком случае, принца они точно ни о чем таком спросить не смогут.

Совет директоров «Савоя» приказал аудиторам осуществить проверку, и они трудились уже четыре месяца. Постояльцев в отеле было полно, его бар и залы ресторана каждый вечер посещала уйма народа, однако, согласно полугодовым отчетам, сетевой доход с 24 процентов в 1895 году теперь упал до 13 процентов.

— Бизнес всегда цикличен, — пытался объяснить Ритц. — Возьмем, например, тюльпан. Некогда его могли позволить себе только короли, теперь же он считается чуть ли не сорняком.

И все же совет директоров прямо и резко выразил Ритцу свое недовольство. За закрытыми дверями прогремела грозная литания в адрес Ритца и Эскофье, ибо лишь они одни получали выгоду от связей отеля с самыми различными предпринимателями, призванными этот отель обслуживать. Затем последовала нудная череда вопросов, и этот допрос продолжался невероятно долго; Ритца и Эскофье открыто обвиняли в том, что они выпрашивают у клиентов финансовую поддержку, а у поставщиков — льготные условия, и в том, что они слишком часто устраивают за счет отеля обеды и развлечения для своей семьи и ближайших друзей. Совет был также весьма недоволен тем, что потенциальные партнеры компании «Ritz Hotel Development» представляют к оплате чрезмерно раздутые счета, которые ни с кем заранее не были согласованы. Припомнили и подарки, не имевшие никакого отношения к деловым отношениям «Савоя», но тем не менее рассылавшиеся различным лицам, участвовавшим в неких посторонних мероприятиях, причем подарки эти посылали «с наилучшими пожеланиями от управляющего». А уж сведения о том, что различные предметы домашнего обихода и продукты, записанные на счет отеля, поставлялись в новый дом Ритца в Хэмпстеде, вызвали у Д’Ойли Карта ощущение, что его предали.

— Но ведь все так делают. Это самая обычная практика, — оправдывался Ритц.

— Когда отель приносит большой доход — да.

— Тринадцать процентов — это…

— Этого недостаточно. Вы просто использовали «Савой» как временное пристанище и офис, где можно спокойно трудиться над воплощением в жизнь иных, ваших личных планов. Средства «Савоя» послужили вам отличным рычагом для запуска новых проектов, которые для нас не представляют ни малейшего интереса.

— Но «Савой» — это я! — воскликнул Ритц.

— Вы переоцениваете собственную значимость.

— Возможно, следовало бы спросить об этом королеву или ее сына.

— Я не позволю вам меня шантажировать!

— А я не позволю вам меня унижать!

Эскофье молчал. Его самого, помимо всего прочего, обвиняли в создании собственных компаний, поставлявших «Савою» различные товары, хотя на самом деле большая часть названных компаний исходно принадлежала самому отелю. Поставили ему в упрек и то, что он получает от поставщиков комиссионные и подарки.

Обвинения были явно нелепые. Хотя перечисленные «злоупотребления» действительно отчасти имели место, ничего особо злостного в них не было. Это был просто бизнес. Просто quid pro quo.[115] А совет директоров выставлял их с Ритцем настоящими преступниками.

«Это же всего лишь вознаграждение за труды», — хотелось сказать Эскофье. Ведь он, в конце концов, от многого отказался ради «Савоя» — от семьи, от Франции, — ибо искренне желал представить англичанам французскую культуру и французскую кухню! А в итоге за все принесенные им жертвы получил лишь этот кошмарный английский чай среди бела дня и немного денег, которых было далеко не достаточно, чтобы содержать два дома. Ему хотелось объяснить свою позицию, защитить себя, однако он молчал. Ему казалось недостойным спорить с этими людьми. «Через год меня уже здесь не будет», — думал он.

— Джентльмены, собрание закончено, — сказал Ритц и встал. — Согласно нашему контракту, мы имеем право шесть месяцев в году заниматься также иными проектами. Если же вы обвиняете нас в неких правонарушениях, то я убедительно прошу вас представить более солидные доказательства, иначе я, как и тот генеральный менеджер отеля, что работал здесь до меня, буду вынужден возбудить против «Савоя» судебное дело и выиграю. — И он вышел из зала.

Эскофье последовал за ним.

Уже на следующее утро в «Савое» появилась целая армия аудиторов.

Все это случилось четыре месяца назад, и Эскофье понимал, что теперь они должны быть очень осторожны. Он снова просмотрел меню.

— Это могут воспринять весьма негативно. А Патти… Может, нам лучше самим ей заплатить?

— Ты же назвал в ее честь кушанье, ставшее знаменитым! Ей бы следовало просто спеть и не требовать за это денег.

— Даже если бы мы назвали в ее честь этот отель, деньги она бы все равно потребовала. Она теперь завела себе попугая и повсюду с ним ездит. Между прочим, единственное слово, которое он умеет говорить, — это «Cash! Cash!»[116]

— Так, может, Мельба споет?

— Она занята.

— Ты спрашивал? Ты сказал ей, что она оказала бы мне огромную услугу?

— Сказал. А она ответила, что ей очень жаль.

Она действительно это сказала. Но на самом деле ее ответ звучал так: «Мне очень жаль, что успех от вас отвернулся. Ритц так раздулся, что вот-вот лопнет. Да и ты тоже».

Но такого Эскофье Ритцу сказать не мог. Он и священнику вряд ли в таком бы признался.

— Значит, ей очень жаль? Если бы ей действительно было жаль, она выкроила бы десять минут в своем расписании!

— Я только передаю ее слова.

— Тогда назови в ее честь что-нибудь совершенно несъедобное, — сказал Ритц. — Она становится толстой, как знаменитые три поросенка.