путешествиям, и так далее» [121, с. 172].

Позже Кан подтвердил свой прогноз, уже вопреки очевидности: «Постиндустриальный мир, который мы предвидим, является миром всеобщего изобилия. Это будет мир широких контактов и путешествий, а поэтому в нем, наверное, будет меньше разногласий между народами. Но этот мир, кроме того, будет располагать огромными возможностями управления человеком и природой и их использования» [122].

Столь же оптимистично видел социальные перспективы «общества знания» Д. Белл. Он писал: «В постиндустриальном обществе элита — это элита знающих людей. Такая элита обладает властью в пределах институтов, связанных с интеллектуальной деятельностью — исследовательских организаций, университетов и т. п., — но в мире большой политики она обладает не более чем влиянием. Постольку, поскольку политические вопросы все теснее переплетаются с техническими проблемами (в широких пределах — от военной технологии до экономической политики), „элита знания“ может ставить проблемы, инициировать новые вопросы и предлагать технические решения для возможных ответов, но она не обладает властью сказать „да“ или „нет“. Последнее является прерогативой политиков, но не ученых или экономистов. В этой связи крайне преувеличенной представляется идея о том, что „элита знания“ может стать новой элитой власти.

Что, однако, верно, так это то, что в современном обществе растет эгалитаризм, чему в большой мере содействуют различные группы „элиты знания“, особенно молодежной» [63, с. 340–341].

Этот оптимизм Белла кажется тем более странным, что с начала «неолиберальной волны» в начале 80-х годов самым видимым ее результатом как раз стало углубление социального расслоения общества, отход от эгалитаризма. С 1950 по 1970 г. в США происходило некоторое выравнивание доходов между верхней и нижней квинтилями (20 % населения) — при сохранении доходов «среднего класса». Затем, на «неолиберальной волне», восстановились доли доходов крайних квинтилей 1950 года (4,6 % у бедных, 43,7 % у богатых), при заметном обеднении второй и третьей квинтилей — «низшего среднего и среднего класса». Увеличились и ножницы в размерах зарплаты в зависимости от образования. В 1976 г. выпускник средней школы получал в среднем зарплату 24 тыс. долл. в год (в ценах 1988 г.), а выпускник колледжа — 28 тыс. В 1988 г. зарплата выпускника средней школы снизилась до 21 тыс., а выпускника колледжа выросла до 30 тыс. [128].

Очевидно социальное расслоение даже в метрополии «общества знания» в отношении доступа к новым информационным технологиям. Вот как характеризуется это положение в США: «Информационное неравенство утвердилось не только в глобальном масштабе, между регионами, но и в странах, вполне благополучных в информационном отношении. Здесь имеет место ряд причин, но, видимо, две из них можно выделить как главные — отличия в материальной обеспеченности и в уровне образования разных слоев населения. В США в августе 2000 г. доступ к Интернету имели 89 % американских семей с ежегодным доходом, превышающим 75 тыс. долларов, и менее 15 % семей с доходом, не превышающим 15 тыс. долларов. Доля пользователей Интернетом среди лиц с высшим образованием была почти в 2,5 раза выше, чем среди лиц со средним образованием, и в 6 раз выше, чем среди тех, кто не получил среднего образования. В Великобритании 60 % домов, подключенных к Интернету, принадлежат состоятельным гражданам, а из группы населения с малыми доходами, по разным оценкам, имеет доступ к Сети всего 5–7 % британцев.

К сказанному следует добавить следующее. По данным Министерства торговли США в 1996 г. лица, окончившие колледжи или университеты, имеют в 8 раз больше компьютеров в домашнем пользовании по сравнению с теми, кто окончил только среднюю школу, а среди последних число тех, кто имеет доступ в Интернет, в 16 раз меньше, чем среди первых. Городская семья с высоким уровнем доходов в 20 раз чаще имеет доступ к Интернету, чем бедная семья в сельской местности. Ребенок в бедной семье с низким уровнем дохода имеет в три раза больше шансов получить доступ в Сеть, чем его чернокожий сверстник из семьи с аналогичным доходом, и в четыре раза больше, чем тот, который вырос в латиноамериканской семье» [114][99].

По мнению лауреата Нобелевской премии 1986 г. Дж. Бьюкенена, в основе быстрого роста экономики США в послевоенный период лежал социальный контракт Ф. Рузвельта, а не макроэкономические модели экономистов, «которым вообще не надо было появляться на свет». Для социологии «общества знания» важен тот факт, что его становление в нынешней постиндустриальной форме совпало по времени с «распадом социального контракта Америки», который стал возможен в результате ликвидации советского блока[100]. Переплетение двух массивных социальных процессов усложняет трактовку наблюдаемых изменений, но в любом случае становление «общества знания» никак не сопровождалось сдвигом к эгалитаризму [85].

Действительно, в «обществе знания» возросло значение образования как фактора, определяющего доходы работника, но зато углубилось расслоение социальных групп по доступу к образованию — стоимость высшего образования в США растет. В 1979 г. при среднем ежегодном доходе семьи в 42 тыс. долларов расходы на обучение одного ее члена в государственном колледже составляли 9,1 %, а в частном 20,7 % доходов. В 1994 г. они составили соответственно 14,4 и 38,7 %. В 1992 г. ежегодный доход высококвалифицированного специалиста (Professional) составлял 74,6 тыс. долл.; доктора наук (Doctorate) — 54,9 тыс.; магистра (Master) — 49,4 тыс.; бакалавра (Bachelor) — 24,4 тыс.; с незаконченным высшим образованием (Some college, no degree) — 19,7 тыс.; выпускника средней школы (High school graduate) — 18,7 тыс.; с неполным средним образованием (Not high school graduate) — 12,8 тыс. долларов [281].

Нечего и говорить о том, что ускоренным темпом росло в ходе глобализации и наступления «общества знания» социальное неравенство в международном разрезе. Это пришлось признать и в докладе Римского клуба, в целом апологетического. В нем сказано: «Отметим некоторые нерешенные вопросы, являющиеся предметом разногласий и споров, наиболее типичных для международных отношений:

• неравенство между богатыми и бедными, рост численности людей, живущих за чертой абсолютной бедности: в 1990 г. около 1 млрд человек имели годовой доход менее 370 долл. США;

• увеличивающийся разрыв между теми, кто имеет доступ к знаниям и информации, и теми, кто лишен такой возможности;

• отсутствие социальной справедливости…

Практически не существует сомнений в том, что сегодняшние тенденции и опасности обусловлены как глобальным масштабом современных проблем, так и страхом и агрессивностью наших современников» [135, с. 171–172].

Согласно данным Организации международного сотрудничества и развития (ОЭСР) в 2000 году 45 % пользователей Интернета находились в США и Канаде, 27 % — в Европе, 23 % — в азиатско-тихоокеанском регионе, 3,5 % — в Латинской Америке и 1,5 % — в Африке и странах Ближнего Востока. В Африке меньше международных каналов связи, чем в Сан-Паулу, Бразилия. Во всей Латинской Америке каналов связи примерно столько же, как в Сеуле, Республика Корея[101] [188].

Данные по странам на тот момент приведены в табл. 1.

После 2000 г. число пользователей в странах «второго эшелона» резко ускорилось. Но в бедных странах при этом расширился разрыв между общностью пользователей и остальной частью населения. Информационным технологиям стало даже придаваться как бы присущее им «антисоциальное» качество. На Всемирном Саммите ЮНЕСКО по информационному обществу президент Сенегала Абдулаи Вейд сказал: «Парадоксальным является тот факт, что хотя ИКТ [информационно-коммуникационные технологии. — Авт.] облегчают коммуникацию между глобальным и локальным уровнями, они же могут увеличивать цифровое неравенство между теми, кто участвует в процессе коммуникации, и теми, кому он недоступен» [188].

В 2005 г. был опубликован первый Всемирный доклад ЮНЕСКО («К обществам знания»). В нем не только подчеркивалось (уже в самом названии) неизбежное разнообразие «обществ знания», которые складываются в разных социокультурных условиях, но и признавался тот факт, что новые информационные технологии создают механизмы разделения людей. При этом отмечается важный факт: разрыв в доступе к новым средствам информации углубляет когнитивный разрыв между социальными и этническими обществами. Такого не наблюдалось, когда главным каналом передачи формализованной информации был печатный текст.