западный манер). Легитимация строя: сверху, через общую идею справедливости (а не через «рынок голосов»). Метафора общества: семья (а не рынок).

Советская система сложилась в ходе революции, гражданской войны, НЭПа, коллективизации и индустриализации 30-х годов, войны и послевоенного восстановления. На всех этих этапах выбор делался из очень малого набора альтернатив, коридор возможностей был очень узким. Давление обстоятельств было важнее, чем теоретические доктрины. Главными факторами выбора были реальные угрозы, ресурсные возможности и культурная среда, заданная исторически. Надежным экзаменом всех подсистем советского строя стала война 1941–1945 гг.

Система хозяйства СССР была плохо описана и понята. Дискуссия о ее сути и категориях велась с 1921 г. вплоть до смерти Сталина. Но все же была принята политэкономия социализма как «квазирыночной» системы. Она была сама по себе, хозяйство само по себе. Однако когда официальной догмой стала трудовая теория стоимости, из нее вытекало, что и в СССР работники производят прибавочную стоимость и являются объектом эксплуатации.

Советское хозяйство было эффективно по своим критериям. Оно покончило с массовыми социальными бедствиями и крайним неравенством в доступе к фундаментальным материальным и культурным благам, подняло быт и здоровье практически всего населения на современный уровень, обеспечило высокий уровень безопасности. Сложные товары, на которые работала вся экономика, по критерию «цена — качество» были в высокой степени конкурентоспособны (примеры: оружие, алюминий, лекарства, метро). Импорт продуктов был в СССР признаком благополучия, а не бедствия.

Мнение, будто СССР потерпел крах из-за кризиса его экономической системы, которую измотала гонка вооружений, ошибочно. По оценкам ЦРУ США, доля советских военных расходов в валовом национальном продукте (ВНП) постоянно снижалась. В начале 50-х годов она составляла 15 % ВНП, в 1960 г. — 10 %, в 1975 г. всего 6 %. Но даже если исходить, как Горбачев, из вдвое большей оценки (которая признана в США «абсурдно завышенной»), то выходило бы, что на закупки вооружений до перестройки расходовалось в пределах 5-10 % от уровня конечного потребления населения СССР. Это не могло быть причиной краха системы. Не сыграли большой роли и колебания цен на нефть — прирост ВВП в СССР стабилизировался с середины 70-х годов на уровне 3–4 % в год. Это стабильное развитие было более быстрым, чем в США — разрыв в уровне материального богатства сокращался.

Из отношений собственности в СССР вытекал тип распределения с уравнительством — не только по труду, а и по едокам. Его механизмы: бесплатное жилье, медицина, образование, низкие цены на пищу, транспорт, культуру. Через эти каналы человеку давался минимум благ как члену общины (СССР). Он имел на это гражданское право, так как с общей собственности каждый получал равные дивиденды. В 70-80-е годы СССР стал «обществом среднего класса», с симметричной и узкой кривой распределения людей по доходам. Базовые материальные потребности удовлетворялись в СССР лучше, чем этого можно было бы достигнуть при тех же ресурсных возможностях в условиях капитализма — хозяйство было очень экономным[168].

Смерть Сталина стала концом важного этапа. Уходило поколение руководителей партии, которое выросло в «гуще народной жизни». Оно «знало общество, в котором мы живем» — не из учебников марксизма, а из личного опыта и опыта своих близких. Это знание в большой мере было неявным, неписаным, но оно было настолько близко и понятно людям этого и предыдущих поколений, что казалось очевидным и неустранимым. Систематизировать и «записать» его казалось ненужным — и оно стало труднодоступным.

Новое поколение номенклатуры уже не было детьми общинных крестьян, носителей и творцов самого духа советского проекта. В массе своей это уже были дети партийной интеллигенции первого поколения. Но и те, кто рекрутировался через комсомол из детей рабочих и крестьян, с детства воспитывался в школе, вузе, а потом партийных школах и академиях так, что формальное знание вытесняло у них то неявное интуитивное знание о советском обществе, которое они еще могли получить в семье.

Беда была и в том, что обществоведение, построенное на истмате, представляет собой шедевр идеологического творчества — это законченная, крепко сбитая конструкция, которая очаровывает своей простотой и способностью сразу ответить на все вопросы, даже не вникая в суть конкретной проблемы. Это квазирелигиозное строение, которое освобождает человека от необходимости поиска других источников знания и выработки альтернатив решений.

Инерция развития, набранная советским обществом в 30-50-е годы, еще два десятилетия тащила страну вперед по накатанному и в целом правильному пути. И партийная верхушка питала иллюзию, что она управляет этим процессом. В действительности те интеллектуальные инструменты, которыми ее снабдило обществоведение, не позволяли даже увидеть процессов, происходящих в обществе. Тем более не позволяли их понять и овладеть ими. Не в том проблема, какие ошибки допустило партийное руководство, а какие решения приняло правильно. Проблема была в том, что оно не обладало адекватными средствами познания реальности. Это как если бы полководец, готовящий большую операцию, вдруг обнаруживает, что его карта не соответствует местности, это карта другой страны.

Выход из «мобилизационного состояния» («сталинизма») в 50-е годы оказался сложной проблемой. Она была решена плохо и привела к череде политических кризисов. Одной из причин был дефицит теоретического знания о советской системе и нехватка обыденного знания у нового поколения элиты. Тяжесть этих внутренних кризисов была усугублена холодной войной и глубокими сдвигами в самом советском обществе (смена типа жизни и поколений).

С 60-х годов стал складываться целостный проект ликвидации советского строя. Основания для этого проекта имелись в русской культуре с середины XIX века — как в течении либералов-западников, так и марксистов. Эти основания были обновлены и развиты «шестидесятниками», а затем и тремя течениями диссидентов — социалистами-западниками (Сахаров), консервативными «почвенниками» (Солженицын) и патриотами-националистами (Шафаревич). В 70-е годы была определена технология, основанная на теории революции Антонио Грамши — подрыв культурной гегемонии общественного строя силами интеллигенции через «молекулярную агрессию» в сознание.

Элита интеллигенции, в том числе партийной («номенклатура» КПСС), прошла примерно тот же путь, что и западные левые. Еврокоммунисты, осознав невозможность переноса советского проекта на Запад ввиду их цивилизационной несовместимости, совершают историческую ошибку, заняв антисоветскую позицию — отвергая советский строй и в самом СССР. Это приводит к краху их партий. Советские партийные интеллектуалы, осознав необходимость преодоления «первого» советского проекта — как дети преодолевают отцов — также занимают антисоветскую позицию. Это приводит к краху СССР (здесь мы не говорим о коррумпированной части номенклатуры).

Одной из причин кризиса советского строя, приведшего к перестройке, была неадекватность важных подсистем «общества знания». Это состояние Ю. В. Андропов определил так: «Мы не знаем общества, в котором живем». А. Н. Яковлев сказал в интервью (май 1991 г.): «Серьезный, глубокий, по-настоящему научный анализ брежневизма — точнее, периода 60-х — середины 80-х годов — еще впереди, его даже не начинали» [293, с. 24][169].

В 70-80-е годы это состояние ухудшалось: незнание превратилось в непонимание, а затем и во враждебность, дошедшую в части элиты до крайней степени. Незнанием была вызвана и неспособность руководства выявлять назревающие в обществе противоречия и находить эффективные способы разрешать уже созревшие проблемы. Незнание привело и само общество к неспособности разглядеть опасность начатых во время перестройки действий по изменению устоев жизнеустройства, а значит, и к неспособности защитить свои кровные интересы.

Ситуацию держали кадры низшего звена — районные и городские комитеты, а также хозяйственные руководители. Как только Горбачев в 1989–1990 гг. нанес удар по партийному аппарату и по всей системе хозяйственного управления, разрушение приобрело лавинообразный характер. Неважно даже, почему он это сделал — по незнанию или действительно с целью ликвидации советского строя, как он утверждал позже.