полагаться на мнение, которое у меня сложится и результате непосредственного контакта. Судить о целом человечестве по скудным дозам информации, которые поставлялись зондами, я считая себя не вправе. Мог ли я предполагать, что такая позиция станет уникальной? Но я оказался в одиночестве. Самый молодой — и один против всех. Меня выслушали с каким-то странным равнодушием — ведь сказать я мог так немного! — и предоставили в мое распоряжение лучший из одноместных кораблей и снаряжение, которое я до сих пор на тренировках и в глаза не видывал. Я хотел убедиться на непосредственном контакте — что ж, я его и получил. Члену Совета дается многое.

Я стартовал, вспоминая еще один зовет деда: «Доказывай свою правоту, ни перед чем не останавливаясь. Это вряд ли обернется опасностью для жизни — наша техника чего-то да стоит. Но помни, что потеря контроля над ситуацией может стоить тебе разума».

Было в этом правиле нечто недосказанное. Жаль, что в свое время я не уточнил, что именно имел в виду мой наставник. И еще более я жалею, что не поговорил с дедом перед отлетом. Но молодости свойственна торопливость.

И вот я отсиживаюсь в своем убежище, наблюдая за кынуитами сверху, но никакой дополнительной информации больше не получаю — жилища аборигенов расположены слишком далеко, чтобы я мог непосредственно судить об их образе жизни, способе питания, размножения и прочих особенностях. На первый взгляд их повадки не выдают в них хищников. Я именно этого и ожидал, ведь ни на одной известной нам заселенной планете хищники не достигли уровня разумной расы. Кынуиты, несомненно дифференцированно двуполы. Потребностные компоненты пси-спектров едва ли не хаотичны и фиксируются крайне неопределенно.

Типовой скафандр, в котором я нахожусь в данное время, прекрасно обеспечивает невидимость, но недостаточно проницаем для тонкого пси-тестирования и, к сожалению, всегда оставляет возможность чисто тактильного обнаружения. Так что пора мне подумать об индивидуальном скафандре с андроидной имитацией».

Подтаявшая весна рухнула на окраины города, так что только брызнула из домов и подворотен пронзительная маята всего, не сбывшегося за зиму. Она гнала окраинный люд по каньонам переулков и звериными тропами проходных дворов, отливая драгоценное смятение человеческой души в единственно доступную форму тупого бешенства перед еще закрытой дверью вожделенного магазина или окошечка припозднившегося ларечника. Двое из этого растревоженного муравейника, подгоняемые не в меру распалившимся солнышком и мизерностью порции утрешней опохмелки, с насекомой целеустремленностью петляли по трущобному лабиринту кладбищенского захолустья, безошибочно пересчитывая ступеньки, ныряя под арки, отираясь о косяки, поскребываясь в дверцы и барабаня в еще заклеенные на зиму рамы. Но что-то у них не заладилось — долгожданная тля, истекающая хмельным молочком, маячила в перспективе, но в руки не давалась. Гон продолжался, выводя их на финишную прямую, нацеленную прямо в церковные ворота.

И тут прямо перед ними возникла искомая тля.

Дальнейшее диктовалось уже не волей и разумом, а первобытным охотничьим инстинктом. Невзрачный, едва видимый мужичонка — блеклый штришок на сером асфальте — был как бы невзначай взят в классические «клещи» и оттеснен к бетонному забору; за сим последовал риторический вопрос: не жалко ли, мол, пары рваненьких, а то самое время пропустить?.. Вопрос был абсолютно однозначен, тем не менее вопрошавшие как-то автоматически сопроводили его глотательными движениями и произвольно очерченной траекторией следования выпитого вдоль пищеварительного тракта. Все было ясно, как чищеная репка.

И тем не менее мужичонка замер в необъяснимом оцепенении. Томительная пауза затягивалась; но распивочная этика не позволяла взять и за здорово живешь вывернуть карманы потенциального собутыльника — он сам должен был обнародовать наличность, а дальше уже было вопросом престижа эту наличность у него выцыганить. Кроме престижа еще и очень хотелось.

Но притиснутый к стене и не думал разрешать сомнения страждущих. Старенькое, но до удивления гладкое, не тронутое ни единой алкогольной морщинкой лицо не выражало ни готовности тупо подчиняться, ни страха перед численным перевесом мздоимцев, ни восторга от соучастия в тройном соитии; взгляд его уперся в изумрудную церковную маковку, а тело точно одеревенело.

— Давай, браток, телись! — неуверенно предложил первый.

И снова пауза. Нет, чтобы сказать: так, мол, и так, кореша хорошие, гол я нынче, как сокол… Идол шелудивый!

— Да чё с ним разговаривать! — рявкнул, не выдержав, второй. — Скварыга беспорточный! Рвань! По стенке бы его размазать, да руки марать… С таким с гулькин нос выпьешь, а потом он тебя с потрохами продаст! Пошли.

И тут впервые за все время пленник шевельнулся. И не то чтобы всем телом — нет, повернулась одна голова, легко и стремительно крутанулась на сто восемьдесят градусов туда и обратно, словно проверяя сзади наличие стены, по которой его обещали размазать. Стена была еще та, метра три с четвертью. Тем не менее мужичонка подпрыгнул, и тоже как-то не по-людски, даже не присев, и взмыл вверх. На ребре стены он неожиданно сложился пополам и плавно перелился туда, на складскую территорию.

Двое оставшихся потерянно молчали. Опять же не разум, а свербящий инстинкт подсказывал им, что признать происшедшее чудом значило бы неминуемо задержаться для его осмысления; посему, не сговариваясь, оба сделали вид, что все путем, а ежели что и не так — нам что, больше других надо или в «Очевидное — невероятное» захотели?

— Во сиганул, — примирительно проговорил один.

— Врумель, — констатировал другой, осененный дуновением еще безалкогольного детства.

И они продолжали свой бег вдоль еще не прогревшейся, по-зимнему насупленной стены.

«Мог ли я предположить, что первый же непосредственный контакт принесет мне такую лавину информации и, увы, подтвердит худшие опасения моих коллег? Мог ли я…

Стоп. Хотя это и не бортовой журнал, а всего лишь дневник, в котором я волен как угодно отступать от последовательного течения событий, тем не менее надлежит быть пунктуальным, иначе я опущу логику своих поступков и чередование эмоциональных оттенков.

Итак, я решил от пассивного наблюдения перейти к непосредственному контакту. Энергомеханический каркас моего индивидуального скафандр был уже готов, оставалось подыскать только достаточно надежное камуфлирующее покрытие. На этот счет существовали четкие рекомендации: внешний вид контактера должен быть максимально обобщенным, не запоминающимся и не вызывающим агрессивных тенденций. Здесь мне не пришлось даже выбирать — мой корабельный компьютер рассчитывал все параметры и передал программу на синтезатор, который воспроизвел кожистый и волосяной покров, костяныe и роговые фрагменты, а также съемную шкуру аборигенов, называемую здесь «экипировка» (костюм, платье, наряд, туалет, убранство, одеяние, гардероб, шмотки), — все это на на молекулярном уровне.

За мной остался только выбор пола. Этот простой на первый взгляд вопрос чуть было не поставил меня в тупик. Дело в том, что все особи на Кынуэ-4 сексоперманенты, как это бывает только в цивилизациях, стоящих на низших стадиях развития. Кынуиты, по-видимому, еще до рождения строго дифференцированы по половому признаку, хотя ни в детстве, ни в старости им это абсолютно не нужно — впрочем, отсталые цивилизации всегда наделяют своих членов уймой ненужных качеств (взять хотя бы такой абсурд, как религиозность!). Когда же дело доходит до отбора, нередко лучшие свойства купируются, а худшие начинают превалировать; в итоге цивилизация оказывается не допущенной в Содружество Разумных Миров. Ну да это очевидно.

Я сам еще не задумывался над выбором собственного пола — мне как то казалось, что прежде, чем обзаводиться семьей, я должен занять достойное положение в Совете. И вообще ранние браки были не в традициях нашего рода. Так что я, подобно большинству своих сверстников, нахожусь пока в интерполовой фазе. Конечно, если бы я встретил в том же Совете подходящую мне по всем параметрам особь уже определившегося мужского или женского пола, я тут же сделал бы противоположный выбор, и никакие обычаи предков меня не остановили бы. Но — не повезло.

А тут я должен был выбрать пол не себе, а своему скафандру. То есть почти себе, потому что это