— Но надо что-то делать!

— Вот именно! Я тут нашел несколько любопытных людей. Но не уверен, не являются ли они самозванцами. Один называет себя Кантемиром. Есть у нас граф Аракчеев. Вон там сидит.

Граф Аракчеев оказался высоким сухим джентльменом в милицейском мундире, увешанном множеством ветеранских значков.

— А Чапаева у вас нет? — спросил Егор.

— Ах, молодой человек, — сказал Кюхельбекер. — Вы еще не вжились в наш мир. У нас свои законы, свои обычаи, свои развлечения. Борьба с тиранами входит в их число. Есть Чапаев. Но сюда он не придет. Он с ветеранами.

Врет, вдруг понял Егор. Неизвестно как, но понял наверняка. И про Кюхельбекера врет, и про заговор, и, конечно же, про графа Аракчеева. Зачем только — непонятно.

— Может, вам было бы лучше вернуться? — спросил Егор. — Вернуться домой?

Старик засмеялся, и в смехе было слышно, какой он старый.

— Вряд ли кто-нибудь здесь захочет расстаться с бессмертием.

— С таким вот бессмертием?

Они встали, потому что кто-то сказал еще один тост и надо было подняться, чтобы чокнуться бокалами с водой.

— Я готова убить эту девчонку! — прошипела сидевшая напротив женщина в бархатном платье, которое было ей очень велико, и потому женщина казалась сбежавшей из шкафа вешалкой. Тем более что лицо у нее было размытое, с мелкими чертами, которые невозможно запомнить.

— Потерпи, — ответил граф Аракчеев, — и не надо шуметь. Здесь всюду уши.

— Пища — редкость, — объяснил Кюхельбекер. — Получение пищи — мощный стимул к заговорам. Равенства не бывает, молодой человек. Всегда кто-то пьет воду, а кто-то кушает пачули.

— Что кушает?

— Ты этого не знаешь, в твое время пачули вывелись. А в моей молодости в каждой речке плавали.

Император поднялся и громко сказал старику:

— Вилли, отведешь девчонку в покои номер два. Будешь выводить ее на кормежки и прогулки. Ежедневные проверки, контроль. Затем решу, как поступить.

Император показал толстой лапой на громадные песочные часы, стоявшие на полке над его головой. Раньше их Егор не заметил.

— Слушаюсь, Павел Петрович, — ответил Кюхельбекер, — Моя служба времени не подведет.

— Я тоже с ней пойду, — сказал Егор.

— Нет, — возразил император. — Сначала мы с тобой немного поговорим. Мне нужен свежий ум, мне нужно побеседовать с человеком, который только что прибыл с нашей исторической родины.

Император наклонился — наклоняться ему было трудно — и поцеловал Люську в щеку. Она даже не успела отстраниться, с опозданием отпрыгнула в сторону, опрокинув бокал. Бокал — вдребезги. Раздались аплодисменты.

Женщина с прической, похожей на луковицу, завопила от дальнего конца стола:

— Изменник! Ты же мне клялся!

Прихрамывая, она побежала к императору. В руке у нее не страшно поблескивал столовый ножик.

Император хохотал. Гости за столом тоже смеялись. Никто не старался остановить женщину.

Добежав до императора, она принялась тыкать в него ножом, нож ударялся в бронежилет.

— Щекотно! — хохотал император.

Остальные покатывались от смеха.

Неожиданно женщина повернулась — сколько силы в такой развалине! — и полоснула ножом по Люське. Та взвизгнула от боли. К счастью, Люська была в своем клетчатом пальто — никто не сказал, что перед обедом положено снимать верхнюю одежду.

Но и на пальто сбоку показалась кровь. Велосипедист, стоявший за императором, врезался клином между Павлом и Люськой и, обхватив женщину рукой за горло, рванул ее назад.

Император крикнул:

— Маркизу Люси спасти! Всех перебью, если с ней что-то случится. Ее кровь — драгоценность, я хочу насладиться каждой ее каплей!

Люська стояла, пошатываясь. Она прижимала руку к боку, и меж пальцев текла кровь. Вырвавшись из рук старика Кюхельбекера, который старался его поймать, Егор кинулся к Люське.

— Егорушка, — заплакала Люська, — Егорушка, за что меня?

— Все будет хорошо, Люська, ничего страшного не случилось.

— Я умру, да?

Дантес оказался перед Егором.

— Сюда! — приказал он. — Скорее.

Он шустро побежал по залу. Толпа любопытных раздалась в стороны.

Егор подхватил легкую Люську на руки и побежал следом за Дантесом. Он успел заметить табличку «Медпункт». Дантес толкнул дверь. Они оказались в небольшой комнате, где за занавеской стояла кушетка, покрытая белой простыней, стол с наваленными на нем бумагами, стеклянный шкаф с медицинскими приспособлениями. На полу была разложена детская железная дорога, когда-то такая была и у Егора. Человек в белом халате и белой шапочке с красным крестом стоял на коленях и подталкивал последний вагон поезда. Поезд подъезжал к вокзалу, и человек в халате начал гудеть, чтобы предупредить народ в игрушечном домике, что поезд прибыл по назначению.

Люська тихо плакала.

— Ты что здесь разыгрался, Фрейд! — завопил от двери Дантес. — А ну срочно за дело! Покушение!

— Подождет, — сказал человек в халате, не поднимая головы. — Ничего с ней не случится.

— Идиот! — кричал Дантес. — Она — новая избранница императора.

— Не первая и не последняя. У-у-у-у-у! — загудел снова доктор.

— Доктор, пожалуйста, — взмолился Егор. — Ей же плохо!

Доктор наконец-то поднял голову.

Он был маленький, из мятого лица торчала седая бородка, а над ней блестели голубые глаза.

Дантес в бешенстве ударил ногой по вагончику, тот взлетел и развалился.

— Вот этого я вам никогда не прощу, — сказал доктор, отпрыгнув в сторону, — вы изверг!

Егор положил Люську на кушетку.

— Уберите ее! — Доктор метался между остатками железной дороги и кушеткой. — У меня же простыня чистая. Где я другую найду!

— Я тебе сотню принесу, — сказал Дантес.

— А вы молчите! Вы не жилец на свете. Я вас уничтожу!

Дантес не испугался:

— Император срежет вам голову, прежде чем вы меня отравите.

Доктор потянул за край простыни, стараясь вытащить ее из-под Люськи.

— Не надо, — попросила Люська, — больно же!

— Странно, — сказал доктор. Он словно проснулся от звука Люськиного голоса. — Такое обильное кровотечение. Девочка, разденься, я тебя посмотрю.

Люська уже заняла все его внимание.

— Я не могу, — захныкала Люська, — мне больно.

— Ну так помогите ей!

Егор приподнял Люську и стащил с нее пальто. Люська помогала ему. Под пальто было голубое платье, мокрое на боку от крови.

— Больше не надо, — сказала Люська, — лучше я сама.

— Ты не стесняйся, — сказал Егор.

— Я все равно стесняюсь. — Брови Люськи поднялись чуть ли не к волосам. Ей было больно и