– Очень.
– В феврале тысяча восемьсот шестьдесят восьмого года вы написали обвинительную статью насчет смертных казней в Манчестере?
– Да, я, – по-прежнему бодро отозвался мистер Пиготт.
– Вам что-нибудь говорит имя капитана О'Ши?
– Да, Мистер Льюис попросил меня рассказать, имеет ли какое-нибудь отношение капитан О'Ши к написанию этих писем: И я ясно ответил, что нет. Тогда он сказал, что для него это огромное облегчение, поскольку он был убежден, что эти письма написал капитан О'Ши.
– Вы находились на Или-Плэйс в пять часов вечера двадцать шестого октября?
– Да.
– Кто там еще был?
– Мистер Парнелл и мистер Льюис.
– И что произошло?
– Мистер Парнелл намеревался задать мне несколько определенных вопросов. Я ответил, что категорически против того, чтобы меня подвергали перекрестному допросу. Его манеры были весьма агрессивными. Повторив свои слова о том, что убежден, будто это я подделал письма, он заявил, что сумеет доказать, что я изготовлял и другие подделки.
Это сравнительно безобидное дознание продолжалось еще некоторое время. Мистер Пиготт, полноватый, лысеющий и развязный коротышка, был совершенно спокоен и, казалось, даже наслаждался собой. Он отвечал легко, без запинки. А если и нервничал, то умело скрывал это. Не впервые бойкий язык вытаскивал его из трудного положения.
Но когда адвокат ответчика, сэр Чарлз Рассел, начал свой перекрестный допрос, дела для мистера Пиготта оказались не такими простыми.
– Мистер Пиготт, не будете ли вы столь любезны написать для меня несколько слов вот на этом листке бумаги?
Мистер Пиготт уселся, взял из рук клерка гусиное перо и написал продиктованные ему слова: «Средства к существованию», «Вероятность», «Нерешительность». И наконец – свое собственное имя. Сейчас он уже не казался таким самоуверенным. Он почуял ловушку.
– Мистер Пиготт, хочу спросить вас, вы связывались с лордом Спенсером еще в тысяча восемьсот семьдесят третьем году?
– Нет.
– И не предлагали ему предоставить за деньги ценную информацию?
– Нет, не припоминаю такого.
– Разве вы не писали министру внутренних дел, предлагая ему за деньги некоторую информацию?
– Когда?
– Вопросы здесь задаю я.
– Нет, не предлагал.
– И вы можете поклясться, что не делали этого?
– Не стану.
– Вы клянетесь, что не писали к нескольким лицам?
– Клянусь.
– А к двоим?
– Нет, я не писал и к двоим.
– А одному человеку?
– Насколько я помню, я не писал никому.
– Разве вы не писали сэру Джорджу Тревильяну[42], грозя ему разоблачением?
– Ни о каком разоблачении я не писал.
– Хорошо, о предоставлении информации?
– Нет, я не писал ни о первом, ни о втором.
– О чем же вы тогда писали?
– Насколько я помню, в своем письме я просил его о небольшой денежной помощи.
Он начал путаться в словах и чуть заметно задрожал. Он не знал, допущены ли грамматические ошибки в написанных им словах, и не ожидал, что у сэра Чарлза Рассела имеются копии писем, которые он писал архиепископу Уолшу, когда его мучила совесть. Мистер Льюис попросил архиепископа предоставить ему копии этих писем, но тот отказал на основании того, что тайна корреспонденции приравнивается к тайне исповеди. И все же этот несгибаемый человек всеми правдами и неправдами вынудил архиепископа хотя бы показать эти письма. И после этого стал весьма саркастически относиться к тайне исповеди.
– Вы ведь католик, не правда ли?
– Совершенно верно.
– Тогда, полагаю, это должно показаться вам довольно занятным.
Однако мистер Пиготт с негодованием отверг то, что должно было показаться ему забавным, считая, что о его грехах ничего никому не известно.
Сэр Чарлз прочитал часть письма, раздобытого у архиепископа Уэлльского путем нарушения тайны исповеди.
– Что вы на это скажете? – резко спросил он.
– Это совершенно четко говорит о том, что у меня и в мыслях не было писать эти письма.
– Ну если
– Понятия не имею.
– Вы можете представить его светлости какую-нибудь улику самого косвенного характера?
– Нет.
– Или улику, услышанную от кого-нибудь?
– Нет.
– Или когда-нибудь?
– Нет.
– Или где-нибудь?
– Или где-нибудь, – теперь мистер Пиготт автоматически повторял слова.
– Вы когда-нибудь упоминали о том ужасном деле?
– Нет.
– И оно по-прежнему заперто… навеки запечатано… в вашей груди?
В конце концов мистер Пиготт полностью потерял самообладание. Он с мукой на лице заломил руки и в отчаянии прокричал:
– Нет, я выпустил его из Моей груди!
Чарлз приехал домой ночью с бутылкой шампанского. Все кончено навсегда, сказал он. Завтра этот жалкий мерзавец Пиготт расскажет, сколько ему заплатили за подделку писем и кто заплатил. Так что еще один враг удален с поля боя.
Однако Кэтрин и теперь не могла успокоиться. Ведь хорошее никогда не продолжается долго, особенно когда речь идет о политике. Сегодня это Пиготт. Кто будет завтра?
После открытой демонстрации своей враждебности, выказанной Вилли с места дачи свидетельских показаний, Кэтрин написала ему, что больше он не посмеет переступить порог ее дома, пусть даже не пытается сделать это. Если же он будет настаивать на встрече с детьми, в чем она не имеет права ему отказать, то дети должны будут поехать к нему. А что касается ее, Кэтрин, она больше никогда не откроет ему дверь своего дома. Также она была весьма неучтива по отношению к Анне, которая теперь полностью перешла на сторону Вилли. Ей уже слишком много лет, и она слишком устала от примирений. Ее навязчивая идея – любить и защищать Чарлза, а значит, все его враги автоматически становятся и ее врагами. В этом Кэтрин доходила буквально до одержимости. Только дети и любимая тетушка Бен, которая к этому времени
