Так, несомненно, зародилась идея заявить о якобы раскрытом очередном «антисоветском центре», на этот раз — «объединенном троцкистско-зиновьевском», провести с помощью суда над его «участниками» важную пропагандистскую акцию, обращенную в равной степени к политическим силам как внутри Советского Союза, так и демократических стран Запада. Это должно было еще раз продемонстрировать решительный и окончательный отказ от старого курса, который ориентировался прежде всего на мировую революцию, для Лондона и Парижа связывался с «рукой Москвы», та есть с экспортом революции, что для всех олицетворялось двумя именами — Троцкого и Зиновьева.
Вести допросы только что арестованных и передопросы тех, кто уже находился в заключении, пору чили весьма крупным работникам НКВД: первому заместителю наркома Я..С. Агранову, первому заместителю начальника иностранного отдела ГУГБ Б.Д. Берману, заместителю начальника СПО ГУГБ Г. С. Люшкову, заместителю начальника управления НКВД по Московской области А.П. Радзивиловскому, заместителю начальника СПО того же управления П.Ш. Симановскому[270] . Они столь быстро и успешно справились с заданием, что уже 29 июля узкое руководство смогло — от имени ЦК — утвердить «Закрытое письмо», извещавшее всех членов партии о якобы раскрытой новой «антисоветской организации», «троцкистско-зиновьевском блоке». Сводилось же «Письмо» фактически к трем пунктам.
Первое. В текущем году НКВД «раскрыл» несколько «террористических групп» в Москве, Ленинграде, Горьком, Минске, Киеве, Баку и других городах. Ими руководил, направлял их деятельность некий «троцкистско-зиновьевский блок», созданный в 1932 г. Его возглавляли Г.Е. Зиновьев и известные его сторонники: Л.Б. Каменев, И.П. Бакаев, Г.Е. Евдокимов, троцкисты И.Н. Смирнов, С.В. Мрачковский, В.А. Тер-Ваганян. Второе. Задачей «блока» являлись «террористические акты» против СМ. Кирова, И.В. Сталина, К.Е. Ворошилова, Л.М. Кагановича, Г.К. Орджоникидзе, С.В. Косиора, П.П. Постышева и А.А. Жданова — членов и кандидатов в члены ПБ. Конечная же цель «блока» формулировалась так: «Одновременное убийство ряда руководителей партии в Москве, Ленинграде, на Украине расстроит ряды ВКП(б), вызовет панику в стране и позволит Троцкому, Зиновьеву и Каменеву пробраться к власти». Третье. Так как вся поименованная верхушка «блока» уже находилась в тюрьмах, в «Письме» утверждалось, что «все руководство террористической деятельностью в СССР взял на себя Троцкий». Однако, не располагая опорой внутри страны, он «забрасывает» в СССР «террористов», заведомо зная об их связях с гестапо. В «Письме» делался однозначный вывод:
«ЦК ВКП(б) считает необходимым… еще раз приковать внимание всех членов партии к вопросам борьбы с остатками злейших врагов нашей партии и рабочего класса, приковать внимание к задачам всемерного повышения большевистской революционной бдительности… » [271]
Такие призывы не оставляли ни малейшего шанса никому, включая первых секретарей ЦК нацкомпартий, крайкомов и обкомов, избежать обвинения в «двурушничестве» или хотя бы в «пособничестве», если узкому руководству потребуются вполне конкретные жертвы. Ради этого, собственно, и затевался процесс.
Всего две недели потребовалось руководству НКВД и лично Вышинскому, чтобы подготовиться к намеченному суду — открытому, показательному, призванному своей подчеркнутой гласностью убедить в справедливости обвинений, предъявляемых Троцкому и Зиновьеву, не только мировое коммунистическое движение и население Советского Союза, но и всю мировую общественность.
«Из представителей печати, — сообщали Ежов и Каганович 17 августа Сталину, — на процесс допускаются: а) редакторы крупнейших центральных газет, корреспонденты «Правды» и «Известий»; б) работники ИККИ и корреспонденты для обслуживания иностранных коммунистических работников печати; в) корреспонденты иностранной буржуазной печати. Просятся некоторые посольства. Считаем возможным выдать билеты лишь для послов — персонально». На следующий день они получили ответ из Сочи: «Согласен. Сталин»[272].
Меж тем события развивались строго по сценарию, подготовленному Н.И. Ежовым[273] при несомненном участии Л.М. Кагановича, Г.Г. Ягоды, А.Я. Вышинского и Я.С. Агранова. 15 августа все советские газеты опубликовали сообщение «В прокуратуре СССР», возвестившее «urbi et orbi» о «раскрытии» ряда «террористических троцкистско-зиновьевских групп», действовавших «по прямым указаниям находящегося за границей Л. Троцкого», о том, что «следствие по этому делу закончено. Обвинительное заключение утверждено прокурором Союза ССР и направлено с делом в военную коллегию Верховного суда Союза ССР для рассмотрения, согласно постановлению ЦИК СССР от 11 августа с.г., в открытом заседании». Процесс — непродолжительный, шедший всего пять дней — открылся 19 августа. Тогда-то и обнаружилось, что число упомянутых в «Закрытом письме» обвиняемых вдвое больше того, что оказались на скамье подсудимых. В том, безусловно, и проявилась тщательная подготовка — отбор для открытого суда только тех, кто действительно был готов подтвердить и существование «блока», и чисто террористический характер деятельности якобы созданных им групп. Таковых оказалось всего шестнадцать. Из политизоляторов, то есть из существовавших тогда тюрем только для политзаключенных, доставили Г.Е.Зиновьева, Л.Б.Каменева, И.П. Бакаева, Г.Е. Евдокимова, И.Н. Смирнова, С.В. Мрачковского, из ссылки привезли В.А. Тер-Ваганяна. Были и менее известные троцкисты и зиновьевцы, но все же достаточно весомые фигуры, дабы «подтвердить» существование «блока» после января 1935 г., арестованные в мае — июле: Е.А. Дрейцер — заместитель директора челябинского завода «Магнезит», в годы гражданской войны комиссар дивизии; Р.В. Пикель — до 1927 г. заведующий секретариатом председателя ИК-КИ; И.И. Рейнгольд — в 1929—1934 гг. замнаркома земледелия СССР; Э.С.Гольцман — сотрудник наркомвнешторга. Роль «террористов», связанных с гестапо, была предуготовлена политэмигрантам из Германии Фриц- Давиду (И.-Д.И. Круглянскому), В.П. Ольбергу, К.Б. Берман-Юрину, М.И. Лурье, Н.Л. Лурье. Все они не только оправдали, но и превзошли надежды организаторов процесса.
Действительно, на следующий день газеты с новыми именами «врагов» вышли в свет. Однако трезво оценить такое положение сумел лишь М.П. Томский, директор крупнейшего издательства страны, ОГИЗа. Он понял, какая участь рано или поздно ждет его, а потому в тот же день, 21 августа, на партсобрании издательства покаялся в своих «преступных связях с подсудимыми по «Процессу 16-ти», а следующим утром на даче в Болшеве покончил жизнь самоубийством[275].
