решил отъехать чуть подальше.

— Он нагоняет! — крикнул Ганелон.

Я выругался, и мы помчались. Повернув, тропа привела нас к черной дороге. Здесь был длинный прямой участок; глянув назад, я увидел, что полыхает уже весь склон, только шрамом прорезает его опускающаяся вниз колея. Тогда-то я и заметил всадника. Он был где-то на половине склона, а мчался как на дерби в Кентукки. Боже! Какой у него конь! И в какой Тени отыскал он такого?

Я натянул поводья, сперва слабо, потом сильнее, и мы стали останавливаться в нескольких сотнях футов от черной дороги. Я видел, что впереди это расстояние сужается футов до тридцати-сорока. Я умудрился завести лошадей в эту узкую полосу, едва мы до нее доехали, и кони дрожа встали. Я передал поводья Ганелону, извлек из ножен Грейсвандир и спрыгнул на землю.

Почему бы и нет? Место было ровным и чистым, а может быть, черная пустошь рядом с цветущей по ее обочине жизнью пробуждала во мне низменную симпатию.

— Что теперь? — спросил Ганелон.

— Больше нам его уже нечем удивить, — сказал я. — Если он пробьется через огонь, то будет здесь через несколько минут. Бежать дальше не имеет смысла.

Ганелон намотал поводья на оглоблю и потянулся за клинком.

— Нет, — сказал я. — Ты тут бесполезен. Вот что, отъезжай, встань неподалеку и жди. Если все закончится благополучно для меня — поедем дальше. Если же нет — немедленно сдавайся Бенедикту. Ему нужен лишь я, и только он может вернуть тебя в Авалон. Он сделает это. И ты хотя бы вернешься домой.

Ганелон заколебался.

— Ступай, — повторил я, — да поживее!

Он посмотрел на землю, отвязал поводья и взглянул на меня.

— Желаю удачи, — сказал он и тронул лошадей.

Я сошел с колеи, выбрал место у низкой поросли и стал ждать с Грейсвандиром в руке. Посмотрел на черную дорогу, затем снова на колею.

Вскоре, окутанный огнем и дымом, из пламени появился наш преследователь. Вокруг трещали и падали ветви. Конечно же, это был Бенедикт, лицо его было чем-то обмотано, обрубком правой руки он защищал глаза — словно призрак, бежавший из ада. В облаке искр и пепла он вырвался на прогалину и припустил вниз по колее.

Вскоре я мог уже слышать стук копыт. Из благородства следовало бы вложить клинок в ножны… Но решись я на это — не знаю, удалось ли бы мне извлечь его оттуда снова.

А потом я задумался о том, как Бенедикт носит клинок и каков он. Прямой? Изогнутый? Длинный? Короткий? Брат дрался любым оружием с равной ловкостью. Он-то и научил меня фехтовать.

Вложить Грейсвандир в ножны было бы и благородно, и мудро. Бенедикт, быть может, захочет поговорить, а так я сам нарываюсь на неприятности. Но конская поступь становилась все громче, и я понял, что боюсь решиться на это.

Прежде чем он показался, я успел вытереть ладонь. Должно быть, он увидел меня только сейчас и направился прямо ко мне, попридержав коня, но останавливаться явно не собирался.

Это была какая-то мистика. Как еще назвать происходившее, не знаю. Бенедикт приближался, а мой ум опережал время, словно у меня была вечность, чтобы поразмыслить при приближении этого человека, бывшего моим братом. Одежда его была в грязи, лицо испачкано, обрубок правой руки дернулся в каком-то жесте. Он ехал на громадном полосатом черно-красном звере с буйной рыжей гривой и хвостом. Но это была все-таки лошадь — глаза ее закатывались, вокруг рта была пена, она с трудом дышала.

Я увидел, что клинок у Бенедикта за спиной, а рукоять торчит над правым плечом. Все еще замедляя шаг, не отводя от меня глаз, он съехал с дороги, забирая слегка налево; бросив поводья, он правил коленями. Левая рука взметнулась, словно в приветствии: занеся ее над головой, он выхватил рукоять меча. Клинок вышел из ножен без звука, описав над ним прекрасную дугу, и замер в смертельной готовности, похожий на крыло из тусклой стали с блестящим волоском лезвия. Бенедикт выглядел величественно, великолепие это странно трогало меня. Клинок был длинным, изогнутым, мне уже приходилось видеть, как он орудует им. Только тогда мы вместе отражали общего врага, которого я уже начинал считать непобедимым. В ту ночь Бенедикт доказал обратное. А теперь этот клинок был обращен против меня, и чувство собственной смертности стиснуло мое нутро, как никогда прежде. Словно с мира содрали какую-то пелену, и я вдруг ощутил приближение самой смерти.

Прошло мгновение. Я отступил в рощу и встал так, чтобы воспользоваться зарослями. Зашел туда футов на двенадцать и шагнул на два шага влево. В последний момент конь моего брата попятился, фыркнул и заржал, раздувая влажные ноздри. Разрывая копытами дерн, он повернул. Рука Бенедикта двинулась почти незаметно, как язык жабы, и клинок его рубанул деревце дюйма в три толщиной. Оно постояло, а потом медленно рухнуло.

Сапоги грохнули о землю, Бенедикт двинулся прямо на меня. Для этого мне и нужна была роща — здесь длинному клинку будут мешать и деревья, и заросли.

Но, приближаясь, он помахивал клинком в обе стороны почти непринужденно, и деревца за ним падали. Если бы в нем не было этого адского умения! Если бы это не был Бенедикт!

— Бенедикт, — сказал я нормальным голосом, — она уже взрослая и может решать кое-что сама.

Но он словно бы и не слышал. Просто шел вперед, помахивая гигантским клинком. В воздухе тот словно звенел, потом слышалось мягкое «тюк», когда лезвие рассекало ствол, почти не замедляя движения.

Я поднял Грейсвандир на уровень груди.

— Бенедикт, не подходи, — заявил я, — биться с тобой я не хочу.

Он поднял клинок для атаки и выдохнул одно слово:

— Убийца!

Рука его дернулась, и мой клинок был просто отведен в сторону. Я парировал последовавший выпад; он вновь смел в сторону мой контрвыпад и навалился на меня.

На этот раз я и не пытался контратаковать — я просто отбивался, отступал и наконец встал за деревце.

— Не понимаю! — выкрикнул я, отбивая скользнувший вдоль ствола клинок, едва не пронзивший меня. — Я давно не убивал никого, по крайней мере в Авалоне.

Вновь «тюк», и на меня повалилось дерево. Я шагнул в сторону и, защищаясь, опять стал отступать.

— Убийца, — повторил он.

— Не знаю, о чем ты, Бенедикт!

— Лжец!

Тогда я уперся. Проклятие! Бессмысленно умирать по ошибке. Я контратаковал — быстро, как только мог, — выискивая слабое место. Таких не было.

— По крайней мере объясни, в чем дело, — крикнул я. — Пожалуйста!

Он, похоже, с разговорами закончил. И просто давил, а я отступал. С равным успехом можно было бы фехтовать с ледником. Я постепенно уверился, что он не в своем уме, правда, какого-нибудь утешения в этом не было, помешательство заставило бы любого другого потерять контроль над собой. Но рефлексы Бенедикта ковались столетиями, и я вполне серьезно допускал, что, даже лишись он коры мозга, движения его не утратили бы своего совершенства.

Он уверенно гнал меня назад, я метался среди деревьев, а он сносил их и все наступал. Я решил было атаковать и лишь волей случая остановил его контрудар в дюйме от груди. И подавил первую волну паники, заметив, что он гонит меня к краю рощи. Там, на открытом месте, деревья не будут мешать ему.

Внимание мое было уделено лишь его мечу, и я не видел ничего, пока это не случилось.

С могучим криком Ганелон рванулся вперед и, обхватив Бенедикта, прижал его руку с мечом к телу.

Даже если бы я и хотел, то не смог бы убить его в этот момент — он был слишком быстр, Ганелон и не подозревал о его силе. Изогнувшись направо, Бенедикт отгородился им от меня и словно дубинкой