— Если, по твоему мнению, величайшим благом является растворение в Абсолюте, так что же ты тратишь время зря? Почему не летишь навстречунеотвратимому, все приближающемуся Хаосу? Если я потерплю поражение, он станет самым доподлинным Абсолютом. Что же касается меня лично, я буду до последнего своего дыхания пытаться создать Образ, остановить Хаос. Я буду бороться потому, что я есть тот, кто я есть, — человек, который мог быть правителем Амбера.

Хуги опустил голову.

— Да, — ехидно хмыкнул он через секунду, — но сперва ты слопаешь ворона.

Я протянул руку и одним движением свернул ему шею. Стоило бы развести костер, да где там, в такой-то спешке. Хотя Хуги обставил все как добровольное жертвоприношение, трудно сказать, на чьей стороне оказалась моральная победа — я и так собирался его съесть.

…Кассисnote 34 и аромат цветущих каштанов. Елисейские Поля в белой кипени каштанов…

И фонтаны на площади Конкорд… Улицы вдоль Сены и набережные, насквозь пропитанные запахом старых книг, речным запахом… Запах цветущих каштанов…

Почему это вдруг мне вспомнилась Земля, тысяча девятьсот пятый год, Париж? Может, потому, что я был тогда счастлив, очень счастлив, и теперь цеплялся за прошлое счастье, как за противоядие от неумолимого настоящего? Да, наверное…

Белый абсент, гренадин… Земляника с кремом д'Исиньи… Шахматы в кафе «Регент» с артистками из «Комеди Франсез», что прямо через улицу… Скачки в Шантильи… Вечера в Буа-де-Фурси. на улице Пигаль…

Я твердо поставил левую ногу перед правой, а затем — правую перед левой. В левой, высоко поднятой руке я держал цепочку, на цепочке висел Камень. Высоко — чтобы заглядывать в его глубины, видеть и ощущать появление нового Образа, разраставшегося с каждым моим шагом. Посох я воткнул в землю, обозначил им начало узора. Налево…

Выл ветер, где-то совсем поблизости громыхал гром. Я не ощущал того физического сопротивления, которое приходилось преодолевать в старом Образе. Я не ощущал вообще никакого внешнего сопротивления. Зато собственные мои движения утратили легкость и спонтанность, они замедлились, стали элементами ритуала. И это было во сто раз хуже. Я тратил гораздо больше энергии на подготовку к каждому шагу — на то, чтобы обдумать его смысл, обдумать последовательность движений, приказать себе выполнить это движение, — чем на непосредственное исполнение. Но эта медлительность была необходима; нечто огромное и неизвестное требовало, чтобы я выполнял все свои движения с абсолютной точностью и в темпе адажио. Направо…

…Подобно тому как Образ в Ребме помог мне восстановить утраченную память, этот, еще не созданный, только еще создаваемый мною Образ воскрешал запахи цветущих каштанов, повозок с овощами, тянущихся на рассвете к рынку… В то время я не был влюблен ни в кого конкретно, хотя и встречался со многими девушками — Иветты, Мими, Симоны, их лица неразличимы, сливаются в одно — и в Париже была весна, и цыганские оркестры, и коктейли у Луи… Я вспоминал все это, и сердце мое рвалось из груди в каком-то прустовском восторге, а Время гремело, как колокол… Возможно, именно в этом и был смысл воспоминаний — этот восторг передавался всем моим движениям, обострял мое восприятие, укреплял волю…

Я увидел следующий шаг и исполнил его… Я уже совершил один полный обход, создал периметр своего Образа. Спиной я ощущал грозу. Видимо, она уже поднялась на плато. Небо быстро темнело — на бешеную карусель многоцветного сияния наползали мрачные тучи. Молнии вспыхивали совсем уж рядом, но я не мог отвлекаться, не мог тратить свои силы на управление погодой.

Завершив полный круг, я увидел, что пройденная часть нового Огненного Пути запечатлелась в скальном грунте, мерцает бледным голубоватым сиянием. Но ничего знакомого по прошлому не было — ни искр, ни покалывания в ногах, ни токов, от которых дыбом встают волосы; только огромный, непомерный вес вынужденной, предписанной каким-то законом медлительности, аккуратности каждого шага… Налево…

…Маки, маки и васильки, и высокие тополя, шагающие вдоль сельской дороги, и вкус нормандского сидра… И снова город, запах цветущих каштанов… Сена, усыпанная звездами… Площадь Вогезов, старые дома, подсыхающие после ночного дождя, запах мокрого кирпича… Бар под мюзик-холлом «Олимпия»… Драка в баре… В кровь рассаженные костяшки пальцев, девушка, перевязавшая меня, пригласившая к себе домой… Как же ее звали? Цветущие каштаны… Белая роза…

Я потянул носом. Увядшая роза, все еще висевшая на моем воротнике, почти утратила запах. И как это она уцелела? Прямо чудо какое-то. Я немного приободрился и пошел дальше, плавно сворачивая направо. Уголком глаза я видел надвигающуюся стену грозы, гладкую и блестящую, как стекло. Стирающую все на своем пути. Раскаты грома чуть не рвали барабанные перепонки.

Направо, налево…

Победная поступь армий ночи. Устоит ли перед ними мой Образ? «Быстрее, быстрее!» — кричал внутренний голос, но я был не в силах спешить, я двигался все медленнее и медленнее. Я испытывал странное раздвоение, словно один «я» находился в Камне, обходил хранящийся там Про-Образ, другой же — здесь, снаружи — наблюдал за его движениями, тщательно их копировал. Налево… Поворот… Направо… Серый воздух резко пахнет озоном, гроза совсем уже рядом. Скоро она накроет косточки старины Хуги. Черная, нахохлившаяся птица, ворон, поджидавший меня — если, конечно же, можно верить его словам — с начала времен… Поджидавший — зачем? Чтобы подискутировать со мной? Или чтобы я съел его здесь, в этом лежащем вне истории месте?

Так или иначе, финал получился весьма эффектный — не сумев наполнить мое сердце тоской и сожалением касательно низменности моей духовной жизни, он наполнил мой желудок под аккомпанемент вполне театрального грома… Некоторый, пожалуй, перебор, но это ничего; морализаторы всегда были склонны к патетике…

Отдаленный раскат грома, близкий раскат, совсем близкий. При очередном повороте я взглянул на грозу и едва не ослеп от бенгальских вспышек молний. Я еще крепче сжал цепочку и сделал очередной шаг…

Подступив к краю Образа, гроза разделилась, стала обходить его с двух сторон. Ни на меня, ни на Образ не упало ни одной капли, однако прошло совсем немного времени, и мы оказались в полном окружении.

Пузырек воздуха, чудом прицепившийся ко дну штормового океана. За сплошными стенами воды мечутся какие-то темные, хищные силуэты. Не океан — вся Вселенная навалилась на меня, чтобы раздавить, стереть в порошок. Я погрузился в красный, сверкающий мир Камня. Налево…

Цветущие каштаны… Чашка шоколада в придорожном кафе… Духовой оркестр в саду Тюильри, звуки, разносящиеся в пронизанном солнцем воздухе… Берлин двадцатых годов, Океания тридцатых — тоже удовольствие, тоже радость, но не такая, бьющая через край. Возможно, все это — не настоящее прошлое, а только образы прошлого, приходящие к нам потом, чтобы радовать нас или мучить, — к нам, людям и целым народам. Какая разница? Через новый мост и по Риволи, автобусы и фиакры… Люксембургский сад, художники с мольбертами… Если все окончится благополучно, как-нибудь я найду такую Тень, обязательно найду… Ничем не хуже моего Авалона… Я забыл… Подробности… Штрихи, детали, в которых вся жизнь… Запах каштанов…

Идти, идти дальше… Я завершил еще один круг. Вой ветра, оглушительные раскаты грома — но все это там, за стеклянной стеной. Пока я не поддамся им, не отвлекусь, пока я иду, пока все мое внимание в Камне… Я должен держаться, должен делать эти медленные, от начала до конца продуманные шаги, не останавливаться, двигаться — все медленнее и медленнее, но постоянно, непрерывно…

Лица… Оттуда, из-за пылающей границы Образа, на меня смотрели десятки, сотни лиц… Огромные, как Голова, но не задумчиво-растерянные, а перекошенные, ухмыляющиеся, издевательски