даже бантики были! И даже грязь на лице — правда, не совсем грязь, а акварель… Но в то же время она выглядела совсем по-другому! Борька не сразу понял, в чём это отличие. Он осмотрел комнату. На спинке стула висели красный Элькин рюкзак и неопределённого цвета рюкзак Вадика. На клетке хомячка расположилась знакомая кепка… Складывалось странное впечатление, как будто они к Эльке в гости пришли. И даже не просто в гости к ней. В гости к семье.

И Борька понял — Элька впервые хорошо вписывалась в эту обстановку! Да и сама она казалась домашней, что ли…

— А мы тут всё реальность отражаем… — протянула Элька. — Присоединяйтесь! Ты, Борька, нарисуешь меня. А ты, Петька, будешь перерисовывать то, что нарисовал Борька. А потом всё это войдёт в историю…

Борька нахмурился.

— Ты про Аню знаешь?

— Знаю, — сказала Элька. — Вы только Вадику не говорите ничего, ладно? А в этой тарелке мы нарисуем… тоже хомяка.

— Как ты можешь оставаться такой спокойной? — возмутился Борька.

— А про наши способности ты тоже знаешь? — поинтересовался Петька.

— Какие ещё способности? — спросила Элька, не отрываясь от рисунка. — У вас ещё и способности имеются? Ну-ка, ну-ка…

— Да про твои наши способности! Слышать всё! Говорить как угодно! — наперебой говорили мальчишки.

— А, это… — спокойно сказала Элька. — Значит, получилось. А вот лапа у хомяка что-то совсем не получается. Борька, помоги, а?

— Что значит — получилось?

— На расстоянии превращать…

Нет, Борька тогда вовсе не хотел ссориться с Боруэллой. Просто день был какой-то странный — сначала способности пропали, потом Аня… А Эльке хоть бы хны. Наверное, он всё-таки плохо ещё знал Эльку, и не понимал, что она тоже переживает — может быть, больше, чем все остальные.

Борька это поймёт, но не сейчас — когда уже будет поздно…

И Элька тоже не хотела ссориться с Борькой. Она даже собиралась сказать ему, что не собирается быть каким-то неизвестным туманом, а будет жить здесь, у Вадика… Но то ли у неё хомяк в тарелке очень уж не получался, то ли молочный суп дал о себе знать, и…

И получилась ссора.

Громкая, большая.

Борька кричал, что Элька никого не любит, что ей все безразличны…

А Элька кричала, что раз так, то пусть её превратит обратно, раз он так считает.

А Борька кричал, что первое превращение — это было вообще досадное недоразумение.

А Элька кричала, что он всегда её неправильно превратить пытался. Что это никакое не превращение, это придумывание. И что Борьке нужно просто придумать, какой она была раньше, а Борька этого делать не хочет.

А Петьку и Вадика (Вадик всё-таки зашёл в комнату, потому что всё равно крик по всей квартире) они не слышали.

— Ты и придумывать не умеешь! — кричала Элька. — У тебя фантазии хватило только на то, чтобы придумать какую-то мелкую девчонку!

— Да как я могу придумать, — сказал Борька спокойно, но обидно. — Как я могу придумать то, чего вообще нет?

И ссора — нелепая, глупая, никому не нужная ссора, моментально прекратилась.

Потому что не с кем было ссориться.

Элька исчезла.

Моментально.

Не было никакого тумана, ни странных голосов, ничего.

Как будто её никогда и не было вовсе…

Только висел на стуле красный рюкзак да зелёная кепка на клетке хомячка…

— Элька! — закричал в отчаяньи Борька.

— Элька! — позвал Петька.

— Элька! Элька! Элька! — заплакал Вадик…

Я не буду скрывать, что мне всегда хотелось народного признания. Нет, не совсем всегда, конечно. Раньше, когда я ещё не была Элькой, а была непонятно кем, мне и собственного признания хватало. Ни одно событие, случавшееся со мной, не проходило мимо меня.

А как стала Элькой, так подавай признания чуть ли не каждую минуту. Первый раз я поняла это, когда написала сочинение про море. Я вроде бы его совершенно честно написала, но так хотелось, чтобы Борька похвалил! И он сказал, что я — поэт. Он это правильно сделал.

Но в тот день…

В тот день я сама встречала Вадика из школы.

Аня дала мне ключи от дома (нацепила их на шнурок и повесила мне на шею. Странный пояс, который выпрямлял мне осанку, проснулся, буркнул: «Конкуренция…» и снова замолчал). Эта тяжесть прилично прижимала меня к земле, но я не сопротивлялась. Только сказала Ане, что этот ошейник носить не буду.

— Можешь оставаться дома, глупый ребёнок, — сказала Аня.

Дурацкая привычка у Ани появилась! Зачем она меня глупым ребёнком называет? Она что, не в курсе моих огромных интеллектуальных способностей?

Я её об этом как-то спросила. А она говорит:

— Вот глупый ребёнок, конечно, я в курсе!

Не знаю, что с ней делать? Но она это так необидно говорит, что сердиться не хочется. Я только говорю:

— Сама ты глупый ребёнок.

Но, по-моему, как-то это не внушительно звучит…

Так вот, в тот день мы с Вадиком случайно проходили мимо того детского садика, куда бесконечно добрые родители Борьки меня безжалостно запихнули.

Вадик показывал на окно, где раньше была его группа, когда в нашу сторону помчалось множество детей.

— Элька! — кричали все они.

— Элька! Это же Элька!

— Элька! Ура!

Сначала я не на шутку испугалась. Вадик тоже. Это были не только дети из той группы, в которой я тогда оказалась. По-моему, там был весь садик…

За детьми неслись, но не поспевали, воспитательницы, нянечки, повара, заведующие, директора школ, телеведущие… А может, только воспитательницы. Не помню.

И все эти дети радостно набросились на меня, стали обнимать, дёргать за бантики и спрашивать, почему это я не приходила.

Подбежала воспитательница со словами:

— Ну наконец-то!

Она мне объяснила, что дети требовали моего возвращения и не понимали, почему это я не прихожу. Они думали, что это развлечение от них никогда не уйдёт.

После того, как каждый из детей прокричал, что им показать, я пригласила их в гости. Не знаю,