такая большая патриотическая акция, к которой присоединились и купцы, поджегшие свои амбары с зерном, чтобы то продовольствие, которое не успели вывезти из Москвы, не досталось французам. И соответственно, по этой версии, Москву сожгли сознательно, именно для того, чтобы не досталась врагу. Но конечно, хотя эта версия и самая распространенная, она все равно не единственная и не окончательная.
Что касается последствий этого пожара для Москвы, то невольно вспоминается знаменитая грибоедовская фраза, которую тот вложил в уста полковника Скалозуба: «Пожар способствовал ей много к украшенью». Отчасти она верна, потому что после пожара в Москве развернулись очень интересные, широкие общегородские мероприятия по реконструкции и фактически по созданию нового городского центра. Работала комиссия по строению, работал известнейший архитектор Бове, и благодаря им облик Москвы существенно изменился – была заложена примерно та система, которая и сохранилась до наших дней – полукольцо центральных площадей вокруг Кремля и Китай-города и широкие улицы.
Пожар дал возможность реализовать то, что закладывалось великим московским зодчим Матвеем Казаковым в конце XVIII века, когда он возглавлял специальную комиссию по планировке и обновлению Москвы. И идея Театральной площади, и идея полукольца площадей была заложена им, но не могла быть реализована до этой глобальной катастрофы. Но и роль Бове и мастеров возглавляемой им Комиссии по строению Москвы, конечно, тоже нельзя приуменьшать. Они использовали типовые проекты, и Москва получила, что называется, ампирный облик. Ампир – стиль империи, но в нашем отечественном исполнении это в основном были деревянные здания, которые просто благодаря штукатурке и набору типовых элементов приобретали классицизированный облик и единообразную стройность. То есть, безусловно, пожар открыл возможности для массовой трансформации уже в новой стилистике, хотя искусство архитектуры ампира – это тот же самый классицизм, но уже нового времени, первой половины XIX века.
Но есть у этого, конечно, и печальная сторона – погибла не менее интересная Москва конца XVIII века, созданная Баженовым и Казаковым. От нее остались только некоторые отдельные строения, как осталось несколько зданий и от средневекового города.
В дилетантском представлении Москва – очень эклектичный город с точки зрения архитектуры. Но на самом деле это специально насаждаемый пропагандистский миф, который любили использовать Лужков и его сторонники для того, чтобы оправдать безобразную архитектурную политику последних десятилетий. Москва просто очень старый город, она формировалась в течение многих столетий, и в результате в ее архитектуре есть некие особенности морфологии, но это отнюдь не хаос. Москва всегда подчинялась, особенно в XIX веке, строгой градостроительной дисциплине. И не случайно существует городской научно- технический исторический архив, где хранится досье на каждое домовладение, на каждый элемент мозаики, а Москва – город большой, и представляет собой мозаику из разных крохотных элементов-домовладений. Иногда эти досье составляют несколько томов, ведь начиная с 1802 года любые изменения домовладений проходили через специальные городские службы.
Москва – это в некотором роде слоеный пирог, в нем ценны напластования каждого века, которые вместе создавали замечательный исторический ансамбль, испорченный в XX веке и добиваемый в наши дни. Только в отличие от наполеоновского пожара, оставлявшего за собой пустые места, на которых можно было строить что-то художественное, нынешний инвестиционный пожар оставляет после себя уродливые грибы и наросты. Испорчено уже очень многое, испорчены даже хрестоматийные виды, даже панорама Красной площади, входящей в списки Всемирного наследия ЮНЕСКО, не говоря уже о менее важных или менее знаменитых местах.
Возможно, по какой-то исторической инерции и жителям, и властям кажется, что можно сделать лучше, чем было, – даже если что-то погибает. Но, к сожалению, художественный ресурс в наше время уже не тот, и лучше, чем было, почему-то никогда не получается, а получается все хуже и хуже.
Конечно, что для кого лучше и что для кого хуже – критерий у всех разный, и подходы разные. С одной стороны, все признают, что история это хорошо и музей это замечательно, но если положить на две чаши весов, с одной стороны, музейность, а с другой стороны – удобство и комфорт, то неизвестно, что перевесит.
Где же баланс между музейностью и практичностью?
Прежде всего он в уважении к профессионалам и в отсутствии произвола чиновников, какого бы уровня эти чиновники ни были. Бывший мэр Москвы Юрий Лужков к культуре никогда не имел никакого отношения и нисколько в ней не разбирался. Но поскольку чиновник такого ранга по отечественной традиции функционирует в атмосфере абсолютного холуйства, получалось, что именно его мнение имело значение, а профессионалов никто даже не спрашивал.
В мире множество примеров, когда замечательные древние города существуют вполне благополучно. Есть соответствующая практика, есть опыт, и для того чтобы сохранять баланс между музейностью и практичностью, нам в России нужно только одно – чтобы был институт независимой экспертизы и чтобы все решения по вопросу градообразования проходили через профессионалов, а не через чиновников. У нас, конечно, есть Экспертный совет при главном архитекторе города Москвы, однако он имеет только консультативные функции, а решения все равно принимают чиновники.
Не нужно противопоставлять развитие города и сохранение наследия. Опыт, что европейский, что отечественный, в тех городах, где есть не только куча инвестиций, а еще у представителей власти имеются разум и совесть, учит, что это весьма сочетаемо, причем очень часто наследие является замечательным фактором развития. Можно привести в пример Италию или Испанию, живущие во многом за счет туризма, но и в России подобное вполне реализуемо. Городец в Нижегородской области и Мышкин в Ярославской – это города, где силами общественности практически с нуля созданы замечательные туристические бренды. Там развивается туризм, туда приезжают люди, тратят свои деньги, и фактически эти города живут во многом за счет своего исторического наследия – у них нет ни запасов нефти, ни инвестиционных накоплений.
К тому же вокруг сохранения исторического облика Москвы ходит немало некрасивых и неточных разговоров о том, что людей пытаются заставить «жить в музее».
Роль культуры и культурной подготовки лиц, которые принимают решения и отдают приказы, огромна. А Лужков и все его окружение, то есть те лица, которые принимали решения, просто не понимают, что такое артефакт, что такое оригинал. Они думают: стоит какая-то грязная руина, что вы вцепились в нее? Мы снесем, сделаем гараж, сделаем бассейн, сделаем в полтора раза выше, в полтора раза шире. А здесь повесим на зеленой сетке табличку: «Воссоздание памятника архитектуры», и все, и будет это хорошо, это красиво. И поэтому реставрация сейчас делается варварским способом – сандрики, наличники, карнизы и так далее штампуются на фабриках, а потом прикручиваются на саморезах. В 1998 году диплом мэра как лучшая реставрация получил дом на Полянке, 23, а на самом деле это ужасный «шоу-рум», в котором настоящей реставрацией даже не пахнет.
(Из комментариев слушателей радио «Эхо Москвы»).
Зачем действительно сохранять старинные здания?
Можно дать два ответа. Во-первых, коль скоро у нас в государстве и в самой Москве существуют законы, которые предписывают сохранять памятники архитектуры и истории, то законы надо исполнять – это само по себе достаточное основание. И во-вторых, что куда важнее – вопрос, зачем сохранять памятники старины, это вопрос из серии, зачем любить и воспитывать детей, или зачем помогать своим родителям, и тому подобное. Эти памятники – доказательство нашего исторического бытия, свидетельство аутентичного развития нашей цивилизации. Достаточно взглянуть на фотографию столетней давности, чтобы безошибочно отличить русский город от азиатского или азиатский от американского, – это сразу видно, даже если вы в этих городах никогда не были.
