Заметно смешавшись, бравый комиссар покосился в сторону прокурора — явно в надежде, что тот придет на помощь, но тот безмолвствовал.
— Н-не знаю, — боясь попасть впросак, в нерешительности выдавливает из себя полицейский.
— В таком случае, не знаете ли вы кого-либо из членов русского консульства, кто выполняет полицейскую службу?
И опять —
Иного, впрочем, Либкнехт не ждал. Но тут не ответ — сами вопросы важны, то, что вслух сказано о шпионских функциях русского консульства. Примечательно и то, что Шеффлер ничего не отрицает, ссылается лишь на неведение…
Другой комиссар из полиции — Вольфром.
Гуго Гаазе задает вопрос:
— Было ли вам или другим лицам из полиции известно до получения русской литературы Новогроцким, что таковая ему отправлена из-за границы?
— Нет, — лаконично, но твердо отвечает Вольфром.
— Откуда же полиция узнала о поступлении литературы?
Следует продолжительная пауза, после которой комиссар заявляет, что не может ответить на такой вопрос без специального разрешения со стороны своего начальства.
— Что ж, — ядовито замечает Гаазе, — если для ответа на мой простой вопрос требуется специальное разрешение, я согласен подождать и даже готов просить высокий суд позволить свидетелю снестись со своим грозным начальством…
Спустя примерно час Вольфром вновь занимает свидетельское место. Прежде всего он осчастливливает всех сообщением, что соответствующее разрешение им получено.
— Итак, от кого или откуда полиции стало известно о поступлении литературы? — повторил свой вопрос Гаазе.
— Сведения эти были получены из таможни. Так происходит во всех подозрительных случаях, особенно когда подозревается литература порнографического характера. Выбор литературы был сделан начальником таможни. Перевод брошюр по нашей просьбе выполнен русским консульством. — Комиссар отлично вызубрил свой урок, говорил без запинки.
— А известно ли вам, — приступил к допросу Либкнехт, — что изложение содержания брошюр, полученное вами от русского консульства, в прессе и даже рейхстаг квалифицировалось как сознательная ложь?
Комиссар вновь, как и час назад, впал в тяжкую задумчивость: верно, в полицейском участке не предусмотрели такого вопроса, не догадались и на этот случай дать надлежащие инструкции. Пожалуй, ему и еще раз пришлось бы отправиться к начальству, но бедняге повезло — сам председатель суда Шуберт пришел ему на помощь.
— Такого вопроса я не могу допустить! — объявил он. — Свидетель ведь может знать об этом только из газет…
Тут даже и прокурор Шютце смекнул, что топорное вмешательство судьи лишь на руку защите; невольно в публике создавалось впечатление, что адвокат прав, оттого ему и затыкают рот. И вот королевский прокурор берет на себя труд опровергнуть гнусные подозрения защиты. Объяснение его таково: перевод делался весьма спешно, поскольку требовалось как можно скорее определить, есть ли основания для возбуждения дела, так что, по его мнению, какие-то ошибки вполне возможны и легко объяснимы…
Это называется — опроверг! Либкнехт не отказал себе в удовольствии поставить последнюю точку.
— Но ведь речь, господин юстицрат, идет о документах, на основании которых люди на долгие месяцы брошены в тюрьму! Можно ли в деле такой важности быть настолько поспешным?! Я настаиваю на вызове в суд человека, осуществлявшего перевод. Это русский генеральный консул в Кенигсберге господин Выводцев.
Посовещавшись, судьи нашли возможным удовлетворить ходатайство защиты. На следующий день (а к этому времени Бухгольц обнаружил в переводе несколько абзацев, не просто даже искажающих текст, а вообще отсутствующих в оригинале!) статский советник Выводцев занял свидетельское место. Да, сообщил он, однажды я получил из полиции более двадцати пяти брошюр с просьбой немедленно просмотреть их.
— Перевести или просмотреть? — уточнил Либкнехт.
— Нет, от перевода я категорически отказался. И вообще, должен заметить, на все это дело я взглянул как на простую любезность по отношению к полиции. Наткнувшись на ряд сомнительных мест, я сообщил их в полицию.
Агнец невинный, да и только! Ну-с, ничего, сейчас пощиплем тебе перышки…
— Меня весьма интересует в связи с этим, где находится указанная вами на странице 37 брошюры «Возрождение революционизма в России» фраза о необходимости посредством террора произвести переворот?
Выводцев принялся лихорадочно листать брошюру, извлеченную из груды конфискованной литературы. В зале воцарилась абсолютная тишина. Минут через пять Либкнехт сказал, что напрасно теряется время: не только на 37-й странице, но и во всей брошюре нет такой фразы. Может быть, господину консулу удастся найти другой абзац, в котором будто бы говорится: «Ничто не может избавить трон Николая II от той судьбы, которая постигла Александра II; кровавое дело должно совершиться, и ничто не спасет его от ярости народа»? На сей раз Выводцев даже и искать не стал.
— Я никогда не утверждал, — с апломбом заявил он, — что представил дословный перевод. За недостатком времени я дал лишь беглое изложение.
— Странно, однако, что в поспешности вы не только не пропустили ни одной резкой фразы, но еще и прибавили весьма кровожадные выражения. Согласитесь, что это довольно односторонняя поспешность.
— Я отрицаю это! — почти вскричал Выводцев.
— Как можно отрицать очевидность?
Поднялся с места прокурор Шютце и, в жажде реванша за давешний свой промах, грозно, подчеркнуто прокурорским тоном спросил:
— Верно ли я вас понял, господин защитник, что вы осмелились говорить о какой-то односторонней поспешности?!
— Я решительно настаиваю на этом. Искаженный перевод в свое время дал повод имперскому канцлеру и министрам Шенштедту и Гаммерштейну выдвинуть самые тяжкие обвинения против социал- демократов. Я полагаю, что…
Теперь председатель суда Шуберт бросился спасать главного свидетеля — не дал Либкнехту договорить, грубо перебил:
— В настоящем деле решающими моментами являются совершенно другие сочинения!
— Осмелюсь напомнить, что в общественном мнении и в рейхстаге главную роль играли именно эти места.
— Нас это не касается. Я думаю, наше дело исчерпывается тем обстоятельством, что свидетель располагал лишь коротким временем для ознакомления с брошюрами и не имел намерения тщательно просмотреть их.
— Тем более странно, я вынужден вновь повторить это, что свидетель, располагая столь малым временем, счел, однако, возможным прибавлять слова.
— Я протестую против этой инсинуации! — уже не ведая, что творит, закричал Шуберт и, пользуясь своим председательским правом, тотчас отпустил Выводцева.
Либкнехт с улыбкой вернулся на свое место. Эта улыбка вовсе не была игрой на публику, он и в самом доле имел все основания быть довольным только что разыгравшейся сценой. Окрик вместо аргументов — да это ведь от бессилия! Еще бы не гневаться господину судье, когда шитое на живую нитку дело так наглядно
