мучился он (Чижов) в дни составления полумесячных ведомостей на зарплату, когда против фамилий начальника депо, инженеров и машинистов писал цифры от пятисот и выше, а против своей фамилии — девяносто. Он завидовал пассажирам спальных пульмановских вагонов, прохожим в новых костюмах» и т. д. Тип, может быть, неприятный, но понятный: он просто материально бедный человек. Но сколь художественно дешево и литературно бестактно выбирать для отрицательного образа такой персонаж! Ведь это в точности по Хенкину: в его репертуаре была такая фраза-характеристика: «Ну, он же бухгалтер? ну — дурак, вы понимаете?» Л. Соловьев избрал для роли подлеца счетовода. Мы не смеем предлагать счетоводов в качестве исходных персонажей для создания высоко-положительных образов современности (хотя нечто подобное было бы чрезвычайно интересно), но укажем, что художественно и политически обездоливать уже «обездоленных» «счетоводов» дело слишком легкое и — для настоящего художника — ложное. Гоголь в «Шинели» поступил совсем иначе, хотя там ведь тоже был «счетовод». Задумав образ Чижова «по Хенкину», автор осуществил его отчасти «по Зощенко» (напр., фраза Чижова: «Довольно стыдно и даже нахально приводить жену в такую комнату»), а уже закончил судьбу Чижова по-своему, превратив его в фашиста-диверсанта.
Чижов одержим манией — разбогатеть, стать независимым, значительным человеком, — если бы возможно, он стал бы хозяином небольшого завода томатных консервов. У Чижова есть и самолюбие, пусть худосочное. Он хранит фотографии, привезенные с курорта, с собственными надписями: «Я, садящийся в лодку», «Я, гуляющий в парке». Но его одного трудно осудить за такое себялюбие, потому что Михаил тоже снялся в двенадцати видах для своего сценария, в котором он собирается сыграть роль Ивана Буревого.
Чижов встречается с крупным вором по фамилии Катульский-Гребнев-Липардин (у этого вора опять- таки, как и у Чижова, желтые глаза: видимо, это «расово присущий» всем мерзавцам цвет глаз); Катульский — бандит с философией; он говорит Чижову: «Я враг всех правил и ограничений. Сильная личность имеет в мире только один закон: свое желание. Вам это понятно?» Вообще этот Катульский рассуждает таким образом, точно он только что приехал с курсов Геббельса из Германии. Автор не захотел, очевидно, тратить своей художественной силы на создание образа подлеца (ведь подлец — это тоже образ, а вовсе не пустяки) и сделал Катульского по макету «фашиста вообще», выросшего из уголовника; к тому же автор обильно воспользовался материалом из вышедшей в свое время книги «Беломорканал», но в той книге были типы гораздо реальнее и сложнее Катульского.
У автора очень много гражданской честности, поэтому он настолько презирает Чижова и Катульского, что, когда дело касается их, допускает литературную небрежность. Например. — Катульский расстегивает пиджак Чижова и засовывает ему в карман деньги. — «Рукой он (Катульский) почувствовал, как прыгнуло и затрепетало алчное сердце Чижова». Алчность едва ли превращается в прыжок сердца, тогда бы и любовь можно было измерять градусником, а освобождать от любви горчичниками.
В романе есть два замечательных образа старых машинистов — Петра Степановича и Вальде, честных и героических художников паровозного искусства. Правда, в советской литературе у них есть уже предшественники, но и варианты подобных образов всегда будут для читателя интересны. Эти машинисты — воспитатели Михаила, и всем, что он впоследствии приобрел хорошего, Михаил всецело обязан им обоим, особенно Вальде. Они-то, Вальде и Петр Степанович, по существу, и представляли то доброе прошлое, усвоив которое, Михаил, возможно, достигнет высот своего будущего, — уже за пределами романа. Но в изображении Петра Степановича автором допущен ряд крупных непоправимых ошибок. Наиболее неприятная из них следующая: «Главной заботой в жизни Петра Степановича было — дожить до полного мирового коммунизма». Дело здесь и в смысле и в интонации фразы. «Мировой коммунизм» звучит здесь как блажь и прихоть старика; для коммунизма это значения не имеет, а образ старика сразу испорчен. Если автор допустил (ради оживления характеристики Петра Степановича) оттенок комизма, то здесь этот оттенок идиотичен, а кроме того, автор не владеет искусством комизма, судя по всему тексту романа. Он, к примеру, так описывает Степана Карнаухова, веселого рабочего парня: «Как только Степа вошел, все засмеялись, а почему — неизвестно. Так было везде, где бы ни появлялся он». Такой парень нам, читателям, известен, и мы его легко представляем, но не в силу авторского изображения, а за счет собственного воспоминания.
Михаил, хотя он и окружен хорошей рабочей средой, хотя у него есть великолепные наставники в лице двух старых механиков, работает и живет неровно, с большими для него трудностями. Любовь его с Клавдией тоже полна огорчений и несколько раз доходит почти до окончательной разлуки. Это течение судьбы Михаила автору удалось описать естественно, потому что Михаил — человек, осложненный собственным эгоизмом и честолюбием: ни работа, ни любовь у него не могут проходить без несчастий и огорчений для других людей; он ведь думает и поступает либо ради одних своих интересов, либо в «пылу» своего характера, что тоже есть лишь некое страстное и узко-личное самоудовлетворение.
Закончив сценарий, Михаил отослал его на кинофабрику в Москву. Сценарий был отклонен. Одно желание славы оказалось слабым материалом для искусства.
Меж тем Чижов совсем объединился с Катульским по воровской «профессии». А Катульский пошел «выше» — он встретил через старого знакомого в одном большом городе некое «лицо», то есть просто агента иностранной разведки. Агент поручил ему диверсионную работу. Катульский «страхом и милостью» перепоручил работу Чижову. В первую очередь нужно было устроить железнодорожное крушение.
Клавдия, доведенная до отчаяния безжалостным, ревнивым своенравием Михаила, бежит из города, хотя ее рабочие подруги и друзья благородно сделали все, чтобы помирить ее с Михаилом, да и сам Михаил втайне жить не мог без Клавдии и уже помирился с ней на вечеринке, но по случайности не успел увидеться с Клавдией — для окончательного разговора о совместной будущей жизни.
Клавдия садится в вагон, который только что прицепили к скорому поезду. В этом вагоне, по поручению Катульского, Чижов испортил, очевидно, сцепное устройство и тормоза, чтобы вагон, будучи хвостовым в поезде, оторвался от состава на ходу. Счетоводу Чижову (хотя и служившему в конторе паровозного депо), положим, было довольно трудно совершить такое вредительство: технически ведь Чижов невежда. И как он это сделал в условиях пассажирской станции? Помимо воздушного, автоматического тормоза, из вагона можно тормозить ручным штурвалом, а вагон был населен не сплошными пешками, трусами: в вагоне, например, ехала та же Клавдия, рабочий человек, знающая толк в технике; в заднем вагоне, кроме того, обязательно едет технический агент, в прямую обязанность которого входит, в числе прочего, и ручное торможение при обрыве.
Но допустим, что Чижов как-либо разъединил все тормозные тяги или снял даже тормозные колодки (хотя представить, как произвел эту сложную операцию дрожащий трус Чижов в окружении станционных работников, — немыслимо), потому что автору так нужно для эффектного эпизода его романа.
На подъеме вагон действительно оторвался от поезда и пошел с нарастающей скоростью под уклон. Развив огромную скорость, вагон должен пролететь станцию, где его прицепили, и затем на закруглении сорваться с рельс и разбиться вдребезги.
Старый машинист Вальде, по своей инициативе^ садится на ветхий маневровый паровоз, где помощником работает Михаил, и на опасной для старой машины скорости они удерживают оторвавшийся вагон ранее, чем он дошел до закругления, которое выбросило бы вагон с пути. Описание работы паровоза в этом случае с технической стороны содержит ошибки, непонятные тем более, что автор часто правильно трактует машину. Например, Вальде и Михаил повышают давление в котле сколько хотят: «Стрелка манометра давно перешла красную черту и легла на шпенек. Если бы стрелка могла двинуться дальше, она, возможно, описала бы полный круг». Но автор ведь сам упоминал про предохранительный клапан, спускающий пар из котла после определенной величины давления. Что сталось теперь с этим клапаном?.. Нельзя достигать эффекта за счет спекуляции на невежестве читателей. Как автор может теперь убедиться, это «себе дороже стоит».
Все пассажиры вагона спасены. В этом же вагоне автор встречает Клавдию. Вальде и Михаил становятся героями: о них пишут в газетах, их показывают в кино на экране. Старик Вальде, конечно, более действительный герой, чем Михаил, потому что Михаил лишь подчинился требованию Вальде ехать и он не смог бы отказаться перед лицом старика, своего учителя. То, что на вопрос Вальде перед поездкой — «Михаил ответил без колебаний, в тон ему: — Я есть в душе коммунист», — не убеждает читателя. Михаил может стать коммунистом только в будущем, если он поставит это себе главной задачей жизни, вместо карьеристского стремления к славе через кино.
