— Тем хуже для Флоренции! — выкрикнул я и, повернувшись к капитанам, поднял кубок со словами: — Пью за победу над Флоренцией!

— За нашу победу над Флоренцией! — подхватили они хором.

Мне показалось, что голоса Бентивольо и Пуццини звучат не слишком убежденно, а губы Орсини скривились в усмешке. Я схватил графин с вином и швырнул его на пол.

— Вот так я разрушу Флоренцию! — провозгласил я.

Они благодушно смотрели на меня; война закончена, мы празднуем победу — им больше ничего не было нужно. Мне же хотелось вернуть ощущение победы. Где же она? Тщетно пытался я увидеть на этих лицах пыл полуденной битвы, запах пыли и пота, сокрушительный блеск солнца на стальных доспехах. Но у них был этот смех, мелкие заботы, и мне вдруг расхотелось слушать их речи. Я встал, резко распахнул рубашку, душившую горло. Кровь приливала к голове и груди. Моя жизнь взрывалась как огненный шар. Ткань треснула под пальцами, и я опустил руки — пустые руки. Посреди площади герольд убирал барьер, провозглашая победу красных; ополоумевший народ бросал цветы, платки, шарфы к ногам участников турнира. Пятеро были убиты, еще девять ранены. Но любой из тех, кто в тот день страстно желал победы, был всего лишь наивной букашкой; их игры наскучили мне. Небесная синь была той же, что в день битвы при Минче, но мне она казалась бледной. Лишь там, под стенами Флоренции, на грани будущего, небо вспыхивало золотом и киноварью, напоминая памятные мне небеса.

Предположения Паломбо оказались верными: к концу зимы все ривельские торговцы перевели свои операции в Сисмону — порт, расположенный на Маремне в Эвизе; местные ремесленники остались без сырья. Воспользовавшись людским недовольством, группировка Альбони взбунтовала жителей Ривеля и провозгласила независимость города. Чтобы вновь заполучить порт, было необходимо располагать флотом. Мне пришлось довольствоваться опустошением окрестных деревень, сжиганием посевов и хозяйств, но Эвизе я решил отомстить особенным образом.

Этот город, связанный с Флоренцией, был расположен в нижнем течении реки Минча, верховья которой находились на моих землях; река охватывала городские стены двумя рукавами в тысячу футов в ширину, что заменяло обычные фортификационные рвы; они были слишком глубокие, чтобы их можно было перейти вброд, а берега были чересчур топкими, чтобы лодки могли рискнуть пристать к ним. Я приказал одному из моих инженеров повернуть течение Минчи. Целых шесть месяцев мы работали, воздвигая необыкновенно мощную плотину, чтобы перекрыть реку; в то же время я велел проделать в горе туннель, чтобы дать водам реки выход в долину Кармоны. И вот жители края увидели, что их озера превратились в зловонные болота, город лишился укреплений, а воздух стал нездоровым. Они отправили ко мне послов, умоляя отказаться от моих намерений, но я отвечал, что любой имеет право проводить на своих землях необходимые работы. Я уже прикидывал, что город, лишенный естественной защиты, попадет в мои руки, но тут разразилась жуткая гроза. Минча, разбухшая от дождей, опрокинула все плотины и в одну ночь разрушила результат полугодовых усилий моих инженеров.

Тогда я велел своим капитанам Бентивольо, Орсини и Пуццини опустошить окрестности Эвизы. Когда Флоренция направила армию на помощь союзнику, я заключил договор с Сиеной; мы собрали десятитысячное войско. Мои части и части кондотьеров соединились в Сиене; я принялся искать способ проникнуть на территорию Флоренции. В то время как я извне подбирался к границам флорентийских земель, армия республики выстроилась на этом рубеже для защиты. Я притворился, будто угрожаю городу- государству Ареццо; флорентийцы пытались преградить мне доступ в эту провинцию. Тогда я через Кьянти вошел в Гревскую долину и, сплавившись по Арно, добрался до Флоренции. Я изрядно поживился в деревнях, ведь, поскольку война не была объявлена, крестьяне не додумались надежно припрятать скот и имущество.

В течение десяти дней мы продвигались вперед, не встречая никаких препятствий; солдаты распевали песни, вплетали в конские гривы цветы, наша кавалькада напоминала мирный праздничный кортеж. Когда с вершины холма нам открылась Флоренция и ее алые купола, купающиеся в солнечном свете, у нас вырвался единодушный радостный крик. Мы разбили лагерь, и целых четыре дня солдаты, валяясь в цветущей траве, передавали по кругу бурдюки, наполненные вином; быки и коровы с тяжелым выменем паслись возле повозок, нагруженных коврами, зеркалами и кружевом.

— А теперь? — спросил Орсини. — Что мы будем делать теперь?

— А что вы хотели бы делать? — ответил я вопросом на вопрос.

У меня и в мыслях не было нападать на этот город. Флоренция лежала у моих ног, сияющая и спокойная, перевязанная зеленой лентой реки; и не было средства стереть ее с лица земли.

— Нам удалось захватить богатую добычу, — сказал я. — Мы доставим ее в Кармону.

Он улыбнулся, но не ответил, и я отошел, задетый за живое. Я прекрасно сознавал, что эта кампания стоила немалых денег и не принесла ничего. Флоренция лежала у моих ног, а я ничего не мог предпринять. К чему тогда были мои победы?

Когда я возвестил своим частям, что мы возвращаемся в Кармону, по лагерю прокатился ропот. Мы, повелители Тосканы, неужто теперь мы должны ее оставить?! Мы медленно сворачивали лагерь. Но когда пробил час выступать, оказалось, что Паоло Орсини нет среди нас; ночью он перешел на сторону Флоренции, прихватив с собой часть моей кавалерии.

Ослабленные этим предательством, мы в спешке спустились в долину Арно; песни смолкли. Вскоре части Орсини неотступно преследовали наш арьергард. Мои воины, раздраженные тем, что наши успехи не увенчались ничем, горели желанием дать сражение, но Орсини лучше знал эти места, и я опасался его уловок. Он следовал за нами до самой Сиены и там, у нас на глазах, напал на деревню Масколо, затерянную среди болот. Армия, сочтя, что нам нанесено оскорбление, принялась громко требовать дать сражение; мне казалось, что затевать борьбу с Орсини опасно: корка на болотистой почве, отвердевшая в засуху, могла выдержать пехотинцев, но не конские копыта.

— Я боюсь, что это ловушка, — сказал я.

— Нас больше, чем их, и мы сильнее! — пылко заявил Пуццини.

Я решил сражаться; мне, как и им, хотелось ощутить кровавый привкус победы над реальным врагом. Через болота тянулась узкая дорога, похоже оставленная Орсини без охраны, и я двинул по ней свою армию. Внезапно, когда отход сделался уже невозможен, слева и справа на нас посыпался град стрел — за каждым кустом нас подстерегала засада. С флангов к нам подступили легкая кавалерия и пехота. Но стоило моим солдатам сойти с дороги, чтобы дать отпор неприятелю, как они увязали в болоте, не в силах сделать ни шагу. И вот, когда строй колонны был нарушен, пехотинцы Орсини внедрились на дорогу; пронзая брюхо лошадей, они опрокидывали наземь конников, и те в своих тяжелых доспехах уже не могли подняться. Пьетро Бентивольо нашел способ бежать: он обнаружил тропинку, пересекавшую болото; что до меня, то, проскакав до конца дороги, я пробился сквозь гущу врагов; а Лодовико Пуццини с восемью тысячами солдат сдался в плен, хотя никто из его людей не был убит. Обозы и все, что мы добыли в Тоскане, досталось победителю.

— Честь требует, чтобы мы отомстили за это поражение! — заявили мои лейтенанты. На их потных лицах сверкали глаза.

— Что есть поражение?.. — философски заметил я.

Солдаты Орсини, подчинявшиеся мне в начале кампании, рассматривали пленников как собратьев по оружию, которым не повезло; на следующий день они вернули им свободу; я вернулся в Кармону с практически тем же войском; двое оружейников из Вилланы продали мне пять тысяч доспехов. В результате одержанных мною побед я ничего не обрел, а проиграв сражение, ничего не потерял.

Лейтенанты смотрели на меня исподлобья, ничего не понимая. Затворившись в своем кабинете, я провел там три дня и три ночи. Передо мной вставало искаженное отчаянием лицо Танкреда. «Полезно кому? Зачем?» Я вспоминал черного монаха: «Сделанное тобой — ничто».

Я решил изменить метод. Отказавшись от военных парадов, от спланированных баталий, от бесплодных набегов, отныне я сосредоточился на ослаблении враждебных республик с помощью тайной политики.

Торговые договоры оторвали Орчи, Чирчо, Монтекьяро от флорентийского союза; в связанных с Генуей городах мои агенты под видом купцов устраивали заговоры, а в самой Генуе разжигали соперничество между враждебными группировками. Я следил за соблюдением законов в подвластных мне городах; к тому же немало мелких республик, отказываясь от свободы, которую было нелегко отстаивать,