Эта публикация датирована 2002 годом, то есть за 4 года до фатальной даты 23.2006 года, когда «человек Березовского» из ФСБ, Александр Литвиненко, был отравлен полонием-210.
Американский журналист Павел Хлебников, автор нашумевшей книги с разоблачениями Б. Березовского, имел в те дни интервью по телефону с Масхадовым, пытавшимся заверить американца, что он не имеет отношения к событиям в Дагестане:
«Басаев — это рядовой гражданин Чечни. Он может ехать в Дагестан, Косово, Боснию, но он представляет только себя, Шамиля Басаева. Он ни в коем случае не представляет чеченский народ, тем более чеченское правительство. Это десяток людей, которые отпустили бороды, сторонники большого джихада. Это управляемые кем-то и откуда-то профинансированные, даже не без участия финансовой олигархии из Москвы, которая окружает Ельцина».
В новейшей российской истории много загадок… И ответа на некоторые из них знать как-то не хочется: будешь спать спокойнее.
Коснемся вещей открытых.
Вторая чеченская война открыла России нового героя — директора ФСБ Путина. Этому же способствовали и расследования, ведущиеся ФСБ по факту взрывов жилых домов в Москве и Волгодонске.
Общественность была взбудоражена. Люди боялись спать и дежурили возле своих домов, не зная, откуда и когда может подкрасться к ним невидимая опасность — из Чечни или из Дагестана, от чужих или от своих. Прошли очень странные учения, и были обнаружены мешки с гексогеном, которые при проверке оказались мешками с сахарным песком. Были задержаны десятки подозреваемых в терактах. В школах и институтах была введена пропускная система. И все равно в городах продолжалась паника.
Стали востребованы домофоны, железные двери с кодовыми замками и новейшие системы сигнализации. Но эти металлические новшества не могли утешить и успокоить по — настоящему.
Людям стало жить страшно. Их не пугала уже угроза дефолта и потери денег на сберкнижках, не пугала угроза безработицы, болезней, голода…
Они боялись за собственные жизни. За жизни своих детей и своих близких.
Люди искали защиты, которую им никто не мог гарантировать. Более чем когда-либо они нуждались в одном — в чувстве безопасности. Это чувство нужно было им как глоток свежего воздуха, и они искали того человека, который мог бы им это чувство подарить.
Народ ждал пришествия мессии.
И вот он пришел, в шлеме штурмана истребителя, с табельным пистолетом в руке, — почти супермен из кассового боевика.
Он вылез из истребителя, снял шлем, широко улыбнулся своей белозубой улыбкой и уверенно сказал:
— Будем мочить террористов в сортире. Да! В сортире найдем и в сортире замочим!
И народ сразу понял: вот он, спаситель! Вот он, будущий президент!
Глава десятая
ИЗГНАННИКИ
Никто из тех, кто воюет против собственного народа, не может называться «героем».
Каждый хочет изменить человечество, но никто не хочет изменить себя.
МИЛЛЕНИУМ
Это и были сумерки его президентской власти. Он впервые в жизни, кажется, хотел плакать. Он только что простился с самым дорогим, что у него было в жизни, — с властью, не в силах ее удерживать дальше. Формально он сдал свои полномочия еще до записи телеобращения — в половине десятого утра. С подписания указа о передаче власти своему преемнику и.о. президента В.Путину начался его последний официальный день в Кремле. 31 декабря 1999 года. Новогодний праздник. Жизнь не делилась для него на рабочие и праздничные дни, и целый ряд судьбоносных указов он подписывал на даче в воскресенье. Жизнь для него виделась неким монолитом, разбитым на два неравноценных отрезка: почти шестьдесят лет — «до президентского срока» и десять лет — «на посту президента».
А будет ли у него жизнь теперь?! Перепады освещения усилили его нарастающую депрессию. Ему показалось, что за окном вечер, хотя было всего одиннадцать утра.
Телевизионщики, чей профессиональный цинизм не изживался даже прощальной речью президента России, на привычном жаргоне обратились один к другому:
— Ну что? Снимаем его с петли?
— Ага, давай, снимай.
И телеоператор стремительным и в то же время вальяжным шагом прошел через весь кабинет к Борису Ельцину.
— Та-ак, Борис Николаевич…
Оператор ловко запустил свои пальцы в воротничок президентской рубашки, вылавливая оттуда ту самую «петлю» — крошечный телевизионный микрофон.
— Думаю, хорошо получилось, — решил заполнить неловко возникшую паузу президент, из которого несколько секунд назад извлекали микрофон, хитро запрятанный в воротничке пиджака и рубашки.
— Отлично получилось! — как можно бодрее отреагировал оператор.
Телевизионщик лукавил. Президенту тяжело было читать свою прощальную речь, и не обошлось без дублей.
Его коллега уже снял со штатива камеру, резким щелчком отстегнул от нее двухкилограммовые аккумуляторы и теперь укладывал это «железо» в здоровенный черный кофр из прорезиненной жесткой ткани. Драгоценная кассета с записью президентской речи была уже вынута из камеры и коротко подписана карандашом «Президент. Новогоднее обращение. Исходник съемки».
Огромные часы с вращающимся маятником пробили полдень, и по всей комнате разлился их мелодичный перезвон.
Татьяна Ельцина-Дьяченко подошла к отцу. Их глаза, уже влажные от слез, встретились. Таня обняла за плечи отца — в один миг постаревшего на десяток лет шестидесятивосьмилетнего старика — и начала плакать навзрыд. Заплакал и Ельцин.
Никто и никогда до этого момента не видел Бориса Ельцина плачущим. Слезы не подступали к его глазам ни во время «путча» 91-го, ни при расстреле Белого дома в 1993-м, ни во время импичментов, как первого, так и второго… Он, сжавший в кулак свою волю, не позволял себе слез, он настраивал себя на борьбу. Но вот все сражения отыграны… И он сдает позиции новому властителю России.
