капитула приората Святой Марии. Председательствовали на совете прелаты: Генри, епископ Винчестерский, Найджел, епископ острова Или, и Роже де Клинтон, епископ Ковентри и Личфилда. Ни один из них не оставался в стороне от усобиц, и каждый имел определенные пристрастия, но, похоже, на сей раз все трое искренне попытались отбросить предубеждения и от всего сердца молились о достижении согласия. Брат Кадфаэль пристроился за открытой дверью, откуда, хоть и с грехом пополам, можно было кое-что углядеть и услышать. То, что он увидел, не внушало особых надежд, ибо все собравшиеся в зале четко разделились на две большие группы. Императрица со своими вельможами заняла место в одной половине зала, а Стефан с его лордами и шерифами — в другой. Соперники выстроились плотными рядами, словно перед битвой, что ничего хорошего не сулило.
Правда, ничто и не мешало друзьям, выйдя из здания капитула, соединиться вновь. Здесь, на совете, Хью стоял плечом к плечу с графом Лестером, всего шагах в четырех-пяти от короля, Ив же находился поблизости от Хью Байгода, графа Норфолка, того самого, кто похвалил его за отменно выполненное поручение императрицы. Они принадлежали к соперничающим партиям и стояли друг против друга в зале, но у них было общее дело, и оба знали, что по окончании собрания будут действовать заодно, как правая и левая рука.
Кадфаэль с любопытством обозревал ряды влиятельных лордов, ибо многих из них он видел впервые. Правда, Лестера он уже встречал. Роберт Бомон, человек остроумный и прозорливый, правил своим графством с четырнадцати лет и был одним из тех немногих, кто искренне стремился к справедливому и разумному соглашению. Он немало потрудился, исподволь подготавливая эту встречу. Его прозвали Робертом Горбуном, хотя был он не горбат, а лишь кособок, да и этот недостаток в глаза не бросался, а в бою и вовсе ему не мешал. Рядом с графом стоял Уильям Мартел, главный королевский управляющий, несколько лет назад прикрывший отступление Стефана при Уилтоне и угодивший в плен. За его освобождение королю пришлось уступить противнику укрепленный замок. Поблизости держался Уильям Уайпирс, командир фламандских наемников. Приподнявшись на цыпочки и вытянув шею, Кадфаэль поверх голов таких же любопытствующих углядел епископа Найджела Илийского, недавно примирившегося с королем после нескольких лет разлада и теперь всячески старавшегося упрочить свое положение.
Противоположную сторону зала занимали плотные шеренги сторонников императрицы. Среди них Кадфаэль выделил Роберта, графа Глостерского, — человека, который многие годы был главной опорой своей сестры, верно служа ей мечом и советом. С виду графу было лет пятьдесят. Плотный, широкоплечий, с каштановыми, посеребренными сединой волосами, он выглядел утомленным. Седина тронула и его короткую бородку, подчеркнув двумя серебристыми полосками твердую линию подбородка. Плечом к плечу с ним стоял старший сын и наследник графа Уильям, схожий с отцом крепким телосложением и чертами лица. Второй сын Роберта, Филипп, если и находился здесь, то стоял в рядах противников. Бок о бок с Глостером держались Хэмфри де Богун и граф Роджер Херефордский. Стоявших позади Кадфаэль разглядеть не мог.
Зато слова выступавших были слышны отчетливо, так что монах даже узнавал голоса, которые ему уже случалось слышать. Открыл совет Роже де Клинтон. Он приветствовал всех, кого стремление к благу привело под кров вверенной ему обители, где он, будучи епископом, числился еще и аббатом, после чего, как и было условлено, огласил свой запрет на ношение оружия в церкви и в зале совета и передал слово Генри де Блуа, епископу Винчестерскому, младшему брату короля Стефана. Кадфаэлю еще никогда не доводилось слышать этот властный, высокий голос, хотя речи высокородного прелата уже много лет оказывали воздействие на жизнь всех англичан, как монахов, так и мирян.
Генри де Блуа уже не первый раз пытался свести за столом переговоров брата и кузину, чтобы добиться если не окончательного примирения, то хотя бы прекращения активных боевых действий. Даже неустойчивое равновесие, при сохранении раздела страны грозившее в любой момент обернуться новым взрывом, было предпочтительнее нескончаемой разорительной войны. Правда, до сих пор все его усилия пропадали втуне. Неизвестно, всерьез ли рассчитывал неутомимый епископ на успех нынешней встречи, однако к собравшимся он обратился с пламенной речью. Он обрисовал плачевное состояние страны, разоренной и опустошенной в результате многолетней войны, которая не дала ощутимого перевеса ни одной из сторон и лишь принесла неисчислимые бедствия простому народу. Он живописал усобицу, в которой ни у той ни у другой стороны не было надежды на полную победу, и доказывал, что соперникам необходимо прийти к соглашению. Высказался епископ резко, кратко и весьма красноречиво. Собравшиеся слушали его, однако это еще ни о чем не говорило. Они слушали его и прежде, но либо не понимали, либо не верили в его искренность. И не без основания, ибо этому прелату случалось и колебаться, и даже менять свою приверженность. Сейчас он сурово обличал оба враждующих лагеря.
Когда епископ закончил, призвав и тех и других ответить на его упреки, в зале повисла тишина. Впрочем, можно было предположить, что противники хранили молчание не потому, что устыдились, а лишь выжидая время, чтобы затем обратить обличения епископа друг против друга. Ничего хорошего это не сулило.
Первой ответила на вызов императрица, возвысив свой звонкий, твердый, как сталь, голос. Кадфаэль решил, что Стефан уступил ей первенство не из политических соображений, как могли бы подумать многие, ибо первого оратора первым и забывают, а скорее по своей неизменной рыцарской учтивости по отношению к любой даме.
Матильда заявила о своем праве быть услышанной как на этом высоком совете, так и в любом другом месте, где говорят от имени Англии. Она не спешила сразу выкладывать свои козыри и начала издалека, с того исходного момента, следствием которого и явились нынешние настроения. Таковым явилась прискорбная гибель при кораблекрушении единственного законного сына старого короля Генри, по смерти которого неоспоримой наследницей короны становилась она. Отец позаботился о том, чтобы закрепить за дочерью право на власть. Созвав всех вельмож, он объявил им свою волю и повелел присягнуть будущей королеве. Те повиновались, но впоследствии многие сочли, что женщине не подобает править страной, и, когда Стефан неожиданно вторгся в Англию и возложил на себя корону, признали его своим государем. Такова была первопричина нынешнего хаоса.
Затем заговорил Стефан и со свойственной ему прямотой принялся отстаивать свои права на престол; правда, он говорил осторожно, стараясь не задевать самолюбие соперницы. Вступили в разговор и другие участники совещания. Несколько человек сдержанно посетовали на бедственное положение простого люда, выносившего на своих плечах основную тяжесть усобицы. Роберт Горбун не стал развивать эту не слишком часто затрагиваемую тему, но зато напрямую заявил, что разбазаривать впустую богатства страны по меньшей мере глупо. Ряд молодых шерифов, в том числе и Хью, поддержали его, приведя в качестве примера состояние дел в своих графствах. И с той и с другой стороны слышны были ссылки на Библию, но слова «разум», «согласие» и «мир» произносились не часто. Собрание уже близилось к концу, когда неожиданно был поднят второстепенный, с точки зрения многих, вопрос.
Ив сумел подгадать время. Когда Роже де Клинтон, довольный уже тем, что первая встреча прошла хотя и в спорах, но без явных проявлений вражды, поднялся, чтобы объявить перерыв, юноша заговорил — громко и отчетливо, но почтительно и спокойно. На сей раз он держал себя в руках. Заслышав знакомый голос, Кадфаэль заерзал, пытаясь высмотреть Ива, и сложил руки в горячей молитве о том, чтобы на сей раз самообладание не покинуло его до конца.
— Милорды, ваши милости…
Епископ проявил снисходительность и разрешил ему продолжить.
— Милорды, позволено ли мне будет смиреннейше…
Смирение едва ли являлось отличительной чертой этого порывистого юноши, но он, надо отдать ему должное, старался изо всех сил.
— …Есть некоторые вопросы, пусть даже и не первостепенные, решение которых, по моему разумению, могло бы способствовать согласию и в более важных делах. С обеих сторон имеются пленные. Коль скоро мы собрались здесь в поисках примирения, разве не было бы разумно и справедливо освободить их безо всяких условий?
С обеих сторон послышались неодобрительные возгласы. Предложение Ива явно не вызвало восторга. Никому не хотелось усиливать позиции противника, возвращая, причем безо всякой для себя корысти, способных сражаться воинов. Императрица отмахнулась от этой идеи с ходу:
— Такие вопросы решаются не до, а после достижения договоренности.
