— Милорд, — сильно побледнев, тихо сказал Илэйв, — мы действительно беседовали вчера в доме наших хозяев. Разговор шел о вере. Вернувшись с похорон добродетельного человека, как было не поговорить о душе и о том, что ждет нас самих?

— И ты убежден, что не сказал ничего такого, что противоречило бы истинной вере? — мягко спросил аббат.

— Насколько я понимаю, нет, святой отец.

— Ну-ка, Олдвин, — приказал каноник Герберт, нетерпеливо подаваясь вперед, — перескажи нам все то, что ты уже говорил брату Жерому, Да смотри ничего не напутай! Постарайся передать рассуждения обвиняемого дословно.

— Почтенные отцы! Вчера за ужином, после похорон мастера Уильяма, мы беседовали о новопреставленном, и Конан спросил Илэйва, приходилось ли ему слышать от хозяина те самые речи, что привели к спору меж ним и священником много лет назад. Илэйв ответил, что Уильям ни от кого не скрывал своих мыслей и что его не порицали за то, что он рассуждает о вере. «На то человеку и дан разум, чтобы им пользоваться», — так сказал Илэйв. Мы возразили, что это дерзость; простой человек должен только слушать, что провозглашает Церковь, и говорить «аминь». На то и поставлены над нами священники.

— Очень верно сказано, — одобрил Герберт. — И что же он ответил?

— Милорд! В ответ он спросил нас: «Как же мы можем говорить „аминь“, если некрещеных младенцев осуждают на вечные муки? Худший из злодеев не бросит свое дитя в огонь, так как же это сделает Всемилосерднейший Господь? Это было бы против Его божественной сути», — так заявил он.

— Это равносильно убеждению, — заметил Герберт, — что крещение детей в младенчестве необязательно, что в нем нет никакого проку. Иного логического вывода данное рассуждение не имеет. Если младенцы не нуждаются в искупительном крещении, чтобы избежать вечного проклятия, — следовательно, таинством крещения можно пренебречь.

— Ты в самом деле говорил так? Олдвин не искажает твоих речей? — спросил Радульфус, успокаивающе взглянув на возмущенного Илэйва.

— Да, святой отец. Я не верю в то, что младенцы, умершие прежде, нежели их успели окрестить, отпадают от Господа. Господь хранит их, и души их не погибнут.

— Ты упорствуешь в опаснейшем заблуждении, — настаивал Герберт. — Ты утверждаешь, что крещение, как единственное средство смыть с себя смертный грех, необязательно. Но, отрицая одно таинство, нетрудно перейти к отрицанию всех прочих. Рассуждая так, ты подвергаешь себя опасности вечного проклятия.

— Милорд! — порывисто обратился к канонику Олдвин. — Илэйв говорил также, будто крещение младенцев необязательно, ибо дети рождаются в мир незапятнанные грехом. Он утверждал: дитя так беспомощно, что не может ничего совершить — ни доброго, ни дурного. Не насмешка ли это над таинством крещения? А мы отвечали ему, что нас учили так: даже дети приходят в этот мир, неся на себе грех Адама, они виновны вместе с ним. Но Илэйв сказал, мол, нет, человек ответит только за свои поступки: тот, кто творит добрые дела, спасется, и только злодеи будут осуждены.

— Отрицать первородный грех — значит отрицать смысл всякого таинства, — настойчиво повторил Герберт.

— Нет, я никогда так не думал, — порывисто возразил Илэйв. — Я только сказал, что беспомощный новорожденный младенец не может быть грешником. Но через крещение он присоединяется к Церкви, крещение помогает сохранить невинность. Я никогда не утверждал, что это бесполезно.

— Но ты отрицаешь первородный грех? — упорно добивался Герберт.

— Да, — после продолжительного молчания сказал Илэйв, — отрицаю.

Юноша стал белым как мел, но губы его были плотно сжаты, а глаза пылали гневом.

Аббат Радульфус вновь пристально вгляделся в него и спросил мягко и примирительно:

— Хорошо, но в каком же тогда состоянии, по-твоему, дитя рождается в мир? Ведь мы все сыны Адама.

Илэйв взглянул на аббата пристально и серьезно, остывая под воздействием его сочувственного голоса.

— В том же состоянии, что и Адам до грехопадения, — пояснил он неторопливо. — Ведь и Адам когда-то был невинен.

— Эта мысль и до тебя высказывалась богословами, — сообщил Радульфус, — однако никто не называл их еретиками. Об этом предмете многое написано согласно истинной вере и учению Церкви. Это худшее из твоих обвинений, Олдвин?

— Нет, святой отец, — зачастил Олдвин. — Это еще не все. Утверждая, что человек будет прощен или осужден за свои собственные поступки, он сказал, что не знает такого злодея, который заслужил бы вечное проклятие. Еще он сказал, что один из отцов Церкви, живший в Александрии, учил, будто в конце времен все обретут спасение, даже падшие ангелы, даже сам сатана.

По залу пробежал ропот недоумения, но аббат заявил спокойно и просто:

— Да, был такой святой отец. Имя его Ориген. Он учил, что поскольку все произошло от Бога, то все и должно вернуться к Богу. Это один из врагов Оригена истолковал его мысль так, что сюда входит также и дьявол, но, надо признать, он имел на то основания. Илэйв, я полагаю, попросту процитировал Оригена. Ведь он не говорил, что разделяет его учение. Не так ли, Олдвин?

Олдвин осторожно пожевал губами, опасаясь, по-видимому, запутаться в собственной паутине.

— Вы правы, милорд. Он только сказал, что был такой отец Церкви, который так учил. А мы возразили, что это богохульство; Церковь учит нас, что одна лишь благодать Божия спасет человека, а благодаря собственным усилиям ничего не достигнешь. И он твердо сказал нам: я этому не верю!

— Ты сказал так? — спросил Радульфус.

— Да, — ответил юноша, вспыхнув. Щеки его из бледных сделались ярко-алыми.

Кадфаэль одновременно и тревожился, и радовался за него. Аббат приложил все усилия, чтобы злобная подозрительность и страх, мрачным, удушливым облаком нависшие над собранием, развеялись, но этот упрямец с готовностью принимал любой вызов, ополчаясь даже против собственных друзей. Изготовившись к бою, он был полон решимости сражаться до конца. Он не отступит ни на пядь, даже чтобы спасти себя.

— Да, я так сказал. И я опять повторю это. Человеку по силам трудиться ради собственного спасения. Мы наделены свободной волей, чтобы выбирать меж добром и злом, пролагать путь наверх или падать в грязь, и на Страшном Суде каждый будет отвечать за свои дела. Ведь мы люди, а не скоты — и потому должны устремляться навстречу благодати, а не сидеть сиднем, ожидая, пока нас возьмут и поднимут.

Каноник Герберт, оскорбленный не столько рассуждениями Илэйва, сколько задором и смелостью юноши, провозгласил:

— Таковые заблуждения вкупе с гордыней привели мятежных ангелов к падению. Ты отвергаешь Господа, отвергаешь Божию благодать, которая одна только может исцелить твою дерзкую душу…

— Вы искажаете мои слова, — сверкнув взглядом, возразил Илэйв. — Я не отрицаю Божественную благодать. Благодать, дарованная нам, состоит в том, что мы вольны выбирать между добром и злом и работать ради своего спасения. Господом дарована нам способность сделать правильный выбор. Человек выбирает, а остальное довершает Бог.

Аббат Радульфус строго постучал перстнем о подлокотник своего кресла и властным голосом призвал собрание к спокойствию.

— Что касается меня, — заявил он, когда возбужденный говор затих, — то я не нахожу дурным, если человек сознательно устремляется к благодати, совершая праведные поступки. Но мы отвлеклись. Мы обязаны со вниманием выслушать и принять к сведению все, что бы ни говорили и свидетели, и обвиняемый. У тебя есть что добавить к сказанному, Олдвин?

Олдвин уже понял, что с аббатом следует держать ухо востро и приводить слова ответчика, не перетолковывая их.

— Еще одно, милорд. Я слышал от священника, будто Святой Августин писал, что число праведников уже определено и не может быть изменено, а все остальные осуждены на вечные муки. Я вспомнил это за столом, а он ответил, что в это не верит. Я не удержался и спросил, неужто он не верит даже Святому Августину? И он опять сказал, что не верит.