внушала ему много беспокойства за своего подопечного. Кадфаэль считал, что Бенет слишком легко поддается порывам своего настроения. Бенет захохотал и стиснул своего наставника в медвежьих объятиях:

— На что спорим?

Кадфаэль без церемоний высвободил одну руку и, потянув за кудри, отстранил от себя чересчур разошедшегося юношу.

— За тебя, отчаянная ты головушка, я бы не рискнул ни одним волоском из тех, что у меня еще остались. Но смотри, будь поосторожнее! Ты совсем забыл о своей роли. А здесь найдутся люди не менее наблюдательные, чем я.

— Знаю, — ответил Бенет, мгновенно взяв себя в руки, улыбка сошла с его лица, уступив место серьезному выражению. — Я помню об осторожности.

По дороге в церковь Кадфаэль подумал, что и сам не знает, откуда взялось между ними такое взаимопонимание. Не обменявшись ни словом, не высказав ни сомнения или подозрения, ни полного безоглядного доверия, они словно заключили молчаливое соглашение. Как бы то ни было, у них сложились определенные отношения, с которыми приходилось считаться.

Хью уехал в Кентербери. Блистая драгоценными украшениями, он отправился туда, сопровождаемый необыкновенно пышным эскортом. Он сам над собой посмеивался, но не отказался ни от одного из знаков достоинства, полагающихся его положению.

— Если я получу отставку, — сказал он, — то по крайней мере уеду с блеском, а если вернусь шерифом, то не посрамлю своего высокого звания.

Хью уехал под самое Рождество, в монастыре в это время шли кипучие приготовления к длинной рождественской всенощной и достойному празднованию великого дня, так что Кадфаэль все никак не мог выбрать минутку и сходить в город, и только в сочельник после вечерни он вырвался туда на часок, чтобы навестить Элин и отдать подарок своему двухгодовалому крестнику. Кадфаэль нес ему деревянную лошадку, которую сделал на заказ плотник Мартин Белкот. Нарядную упряжь и рыцарское седло Кадфаэль смастерил сам из обрезков кожи, сукна и войлока.

Весь день сеял дождь со снегом, но к вечеру вдруг ударил мороз и подул студеный ветер. Небо очистилось от тяжелых, набрякших влагой туч и встало над головой высоким куполом, на котором одна за другой, как трескучие свечки, вспыхивали яркие звездочки. К утру на дорогах будет гололедица, и замерзшие колеи, где легко можно подвернуть ногу, станут ловушками для неосторожных пешеходов. В Форгейте еще сновали по улицам люди, но они спешили скорей вернуться домой, чтобы, затопив очаг, погреть у огня закоченевшие ноги или закончить последние приготовления перед тем, как пойти ко всенощной. Когда Кадфаэль вступил на мост, под которым во мраке стремила свои воды черная полноводная река, стало уже так темно, что едва можно было различить лица запоздалых прохожих, торопившихся домой и нагруженных праздничными покупками. Встречные здоровались с Кадфаэлем, узнавая во тьме его плотную фигуру в рясе и развалистую походку. Голоса громко разносились в морозном воздухе, отдаваясь стеклянным звоном.

В свете факелов, горевших под сводами арки, показался из ворот направляющийся пешком в сторону Форгейта Ральф Жиффар. Кадфаэль хорошо разглядел его в косом свете факелов, иначе он бы его не узнал. Интересно, куда это Ральф собрался, что так поздно и пешком выходит из города? Может, он хочет пойти на рождественскую службу не в свой приход святого Чеда, а в приход святого Креста? Но в этом случае он рановато вышел из дома. Многие зажиточные горожане, наверное, отправятся сегодня в аббатство.

Поднявшись по кривому изгибу Вайля, озаренному серебристым сиянием звезд и горячим рыжим пламенем факелов, Кадфаэль поравнялся с домом Хью Берингара, стоявшим неподалеку от церкви пресвятой Девы, и, миновав двор, вошел в прихожую. Едва он ступил на порог, как, откуда ни возьмись, на него налетел шалунишка Жиль и с воплями восторга крепко вцепился в него, обхватив за колени, — выше ему было еще не дотянуться. Освободиться от малыша было нетрудно. Едва увидев завернутый в тряпицу подарок, он жадно потянулся за ним ручонками, а затем с возгласами восхищения плюхнулся на пол и начал потрошить сверток. Однако, немного успокоившись от первых восторгов, он не забыл все-таки подбежать к крестному, который расположился в кресле у очага, и, вскарабкавшись к нему на колени, от души чмокнуть его в благодарность за подарок. Мальчик унаследовал от отца независимый характер, а от матери доброту и сердечность.

— Я только на часок, — сказал Кадфаэль, когда ребенок сполз у него с колен и вернулся к своей новой игрушке. — К повечерию я должен вернуться в монастырь, после него с небольшим перерывом начнется ночная служба, а потом и заутреня. Сегодня мы не ложимся спать всю ночь.

— Отдохни хотя бы часок, и поужинай со мной, побудь у нас, пока Констанс не уведет моего бесенка спать! Поверишь ли, что он сказал, когда Хью уехал! — произнесла Элин, ласково взглянув на своего отпрыска. — И ведь не Хью его научил! Он говорит, что без отца он тут главный, и спрашивает меня, скоро ли вернется отец. Он гордый, не признается, что скучает по нему, но доволен, что остался за хозяина.

— А если бы ты ответила, что отец уехал не на три-четыре дня, а подольше, то-то бы он погрустнел! — проницательно предположил Кадфаэль. — Узнай он, что отец уехал из дома на неделю, он бы и вовсе расплакался. Ну а каких-нибудь три денька? Думаю, на такой срок у него достанет гордости.

Сейчас мальчику некогда было думать о том, что он остался вместо отца за хозяина дома и защитника, он с увлечением играл с новой лошадкой, представляя, как она скачет с воображаемым отважным всадником на спине по горам и долам. Пока ребенок был занят игрой, Кадфаэль мог спокойно посидеть с Элин за столом, отведать жаркого, выпить вина и потолковать с нею о Хью, гадая, какой прием окажут ему в Кентербери и что ему сулит будущее.

— Он был верен Стефану и заслужил благодарность, — уверенно сказал Кадфаэль. — Стефан не такой уж дурак, слишком многие на его глазах не раз меняли цвета в зависимости от того, куда ветер подует. Король сумеет оценить человека, который ни разу не изменил.

Тут Кадфаэль взглянул на песочные часы и откланялся. Выйдя на улицу, он очутился посреди серебристого морозного мерцания, небосклон у него над головою был усеян крупными звездами, совсем не такими, какими они были, когда еще только разгорались. Первый мороз в эту зиму! Осторожно спускаясь по Вайлю к городским воротам, Кадфаэль вспоминал суровую зиму два года тому назад, когда родился маленький Жиль. Только бы опять не навалило таких сугробов, как тогда, и не задули бы страшные ветры с метелью! Сейчас над городом стояла тихая ночь, в застывшем воздухе не чувствовалось ни малейшего ветерка. Даже редкие прохожие, казалось, притихли и ступали крадучись, точно боялись разрушить зимние чары.

Днем прошел моросящий дождь, и на мосту сверкала серебряным блеском ледяная корка. Внизу неспешно катила свои волны темная река, течение в ней было слишком сильным, чтобы вода замерзла. Изредка раздавались голоса одиноких прохожих, желавших Кадфаэлю доброй ночи. Ступив на изрытую колеями дорогу, ведущую к Форгейту, Кадфаэль прибавил шагу, опасаясь, что может опоздать.

Слева, словно меховая опушка на зимней шубе, в которую оделась земля, чернели деревья, заслонявшие низину Гайи со стороны реки; справа блестела ровная гладь мельничного пруда, недалеко от дороги виднелись домики, по три с каждой стороны пруда; вдоль его берегов к ним вели две узкие тропинки. Пронизанная серебром чернота осталась позади, а впереди уже светились золотистые огни факелов, освещавших ворота монастыря.

Не доходя шагов двадцати до ворот, Кадфаэль заметил вдруг высокую черную фигуру человека, который быстрыми, широкими шагами стремительно двигался ему навстречу. Косой свет факела на мгновение выхватил идущего из мрака, тот промелькнул перед воротами и вновь канул в окружающую тьму. Разминувшись с Кадфаэлем, он даже не взглянул в его сторону. Широко взмахивая длинным посохом, который звонко ударял по замерзшей дороге, он так стремительно пронесся мимо, что складки длинного черного одеяния вздымались и трепетали у него за спиной. Перед Кадфаэлем промелькнули напрягшиеся плечи и нетерпеливо вытянутое вперед длинное белое лицо с застывшим на нем суровым и непреклонным выражением. Затем этот человек еще раз попал в полосу света, пролившуюся вдруг в приоткрытую дверь стоявшего у обочины дома, и на мгновение в темных провалах его глазниц сверкнули огненно-красные искры.

Кадфаэль громко поздоровался с путником, но тот не откликнулся на приветствие, точно и не слыхал. Отец Эйлиот промчался как вихрь, возмутивший безветренную тишь этой ночи, и канул во мраке, словно