епитимью, даже когда рядом с ним никого не было и никто не мог его уличить. Конечно, не Бог весть какая заслуга ходить босым и с крестом на шее, коли от этого зависит твоя жизнь, но все же… А главное, Люк пощадил его. Так имеем ли мы право карать?

Сиаран поднял голову и нерешительно переводил взгляд с одного лица на другое. Кажется, он начинал понимать, что ему сохранят жизнь, хотя боялся поверить в такую удачу. Слезы ручьем лились по его щекам, на шее выделялся темный, кровоточащий порез.

– Отвечай как на духу, - спокойно и холодно приказал Берингар, - это ты заколол Боссара?

– Да, - дрожащим голосом произнес Сиаран. Лицо его было мертвенно-бледным.

– Но почему? И зачем было нападать на писца королевы, который всего-навсего исполнил свой долг?

На какой-то миг в глазах Сиарана вспыхнул огонь, но отблеск былой гордыни и нетерпимости тут же угас.

– Этот писец вел себя высокомерно и своевольно. Он держался вызывающе в присутствии епископа и всего легатского совета. Мой лорд был оскорблен и разгневан…

– Твой лорд? - перебил его Хью. - Но ты говорил, что служил приору Хайд Мида.

– Я солгал. Моим господином был сам епископ. Я служил ему, пользовался его расположением и многого мог достичь. Увы, теперь все потеряно. Я не смог снести дерзости этого Христиана. Как посмел ничтожный писец противиться воле самого легата и пытаться расстроить его планы. Я ненавидел его - вернее, тогда думал, что ненавижу, - поправился Сиаран. - И мне очень хотелось угодить своему лорду.

– Но тут ты просчитался, - промолвил Кадфаэль, - кем бы ни был Генри Блуа, он не убийца. А осуществить твой план помешал Рейнольд Боссар - уважаемый человек и сторонник той же партии, что и твой господин. Неужто ты счел его предателем только из-за того, что он вступился за честного противника? Или ты нанес удар в запале и убил его ненамеренно, не ведая, что творишь?

– Нет, - отвечал Сиаран безжизненным, равнодушным тоном. - Этот человек расстроил мои замыслы. Он встал у меня на пути, и я был вне себя от ярости. Я знал, что делаю, считал, что поступаю правильно, и был рад, когда мой удар достиг цели… Тогда я был рад, - повторил Сиаран и тяжело вздохнул.

– А почему ты отправился в это покаянное паломничество? Как я понимаю, жизнь была дарована тебе на определенных условиях. На каких? И кто наложил на тебя епитимью?

– Мой лорд, епископ Винчестерский, - с содроганием ответил Сиаран, ибо отвергнутая ныне преданность отозвалась в его сердце болью. Ни одна душа не ведала, кто виновен в смерти Боссара. - Я открылся лишь своему господину. А он… он не стал передавать меня в руки закона. Видимо, побоялся, что огласка может рассорить его с императрицей, ведь погибший рыцарь был из ее стана. Но он не простил мне содеянного. Сам я по крови наполовину валлиец, но родом из-за моря, из Дублина. Поэтому лорд легат приказал мне отправляться к епископу Бангора, дабы тот препроводил меня в Кэргиби, что в Энгсли, где я смог бы сесть на корабль, отплывающий в Ирландию. Он дал мне перстень как знак того, что я путешествую под его покровительством, но в то же время наложил суровую епитимью. Мне надлежало пройти весь путь босым, не снимая с шеи креста. Нарушив эти условия, я поставил бы себя вне закона, и всякий, кому вздумается, имел бы право невозбранно лишить меня жизни.

В глазах Сиарана вновь блеснул огонек - память о разбитых в прах честолюбивых мечтах - и тут же угас.

– Постой, постой, - промолвил Хью, для которого кое-что оставалось неясным. - Как я понял, о приговоре епископа Генри никто, кроме него и тебя, и ведать не ведал. Как же об этом прознал Люк Меверель? Как он тебя выследил?

– Почем мне знать… - вялым и тоскливым голосом отвечал Сиаран. - Могу лишь сказать, что из Винчестера я вышел один, а близ Норбери, где две дороги сходятся вместе, меня поджидал этот малый. С того самого часа он неотступно следовал за мной по пятам, словно демон. Он знал все, и терпеливо ждал, когда я не выдержу и нарушу хотя бы одно из условий. Тогда он смог бы убить меня, не понеся за это никакой кары. Он ни на миг не упускал меня из виду и не делал никакой тайны из своих намерений, а, напротив, всячески подбивал меня снять крест и разом покончить со всеми мучениями. А крест был очень тяжел. Мне он сказал, что его зовут Мэтью… А вы говорите, его имя Люк? Стало быть, вы его знаете? А вот я никогда прежде с ним не встречался. Так вот, этот Мэтью, то есть Люк, сказал, что я убил его лорда, которого он почитал и любил, а потому он пойдет за мной в Бангор, в Кэргиби, а ежели я сяду на корабль так и не надев башмаков и не сняв креста, то и за море, в Дублин, но рано или поздно все равно лишит меня жизни. Сегодня он мог сделать то, чего так страстно желал, - и не убил меня. Почему?

В голосе Сиарана слышалось искреннее недоумение.

– Он счел тебя недостойным этого, - напрямик ответил Кадфаэль. - Сейчас он наверняка горько сожалеет о потраченном на тебя времени, которое мог бы употребить с куда большей пользой. Все на свете имеет свою цену, нужно лишь уметь вовремя и верно ее определить. Постарайся понять это, и тогда, может быть, ты поймешь и его.

– Я все равно что мертвец, - с горечью сказал Сиаран, - без лорда, без друзей, без цели…

– Ты еще можешь обрести и то, и другое, и третье, если будешь к этому стремиться. Ступай туда, куда ты послан, неси возложенное на тебя бремя и пытайся уразуметь, ради чего ты живешь на свете. В конечном счете так должно поступать и всем нам.

Монах отвернулся и тяжело вздохнул. Он знал, что, к сожалению, самые мудрые наставления и даже суровые уроки жизни частенько пропадают впустую. Трудно сказать, тронуло сердце Сиарана раскаяние либо он и сейчас думает только о себе. Неожиданно монах почувствовал, что смертельно устал. Он искоса взглянул на Хью и с улыбкой сказал:

– Больше всего мне сейчас хотелось бы оказаться в постели. Ну что, Хью, вроде бы дело сделано. Можно возвращаться.

Хью хмуро разглядывал уличенного и признавшегося убийцу, корчившегося на земле, словно змея с перебитым хребтом. Перепачканный, покрытый синяками и ссадинами, с распухшим от слез лицом и кровоточащим порезом на шее, Сиаран представлял собой жалкое зрелище, хотя, возможно, в этих обстоятельствах жалость была неуместна. Но все же, как ни суди, а Сиарану не более двадцати пяти лет, он вполне здоров, и, какой бы тяжкой ни была его епитимья, он в состоянии ее выдержать.

Перстень епископа при нем, а значит, он может продолжить свой путь, и никто, кроме разбойников, не посмеет его потревожить. Ну а разбойников, во всяком случае здесь, в Шропшире, пока опасаться нечего, потому как лес от них очищен. Сиаран может благополучно завершить свой путь, сколько бы времени на это ни потребовалось. Завершить не в Абердароне, не на священной земле Юнис Энсли, а на его родине, в Дублине. А там он сможет начать жить заново и, кто знает, возможно, со временем станет совсем другим человеком. Вдруг он решит нести бремя своего покаяния не только до Кэргиби, откуда отплывают суда в Ирландию, но и до Дублина, а то и до конца своих дней? Впрочем, что об этом гадать.

– Ступай, - промолвил Хью, - иди куда хочешь. Здесь тебе некого бояться, а граница уже недалеко. Пусть Всевышний будет тебе судьей.

Берингар резко отвернулся. По его движению стражники поняли, что можно собираться в обратный путь, и занялись пленниками и лошадьми.

– С ним все ясно, - сказал Хью, - но остается еще один вопрос. Может быть, стоит послать кого- нибудь на тропу, чтобы он подождал Люка и дал ему коня. Если сюда Меверель пришел пешком, это еще не значит, что ему и возвращаться следует на своих двоих. Или просто отправить людей на его поиски?

– Этого, пожалуй, делать не стоит, - заявил Кадфаэль. - Оливье наверняка сам его отыщет. Не сомневаюсь, они вернутся вместе. Но вот лошадь, думаю, не повредит: парень небось с ног валится после всех этих событий.

Монах пребывал в благодушном настроении, да и было с чего. Пусть чудом, но все завершилось наилучшим образом, Главное, удалось предотвратить кровопролитие. Теперь Оливье последует за Люком, мягко и ненавязчиво заговорит с ним, хотя тот, возможно, попытается уклониться от беседы, и постарается вернуть молодого человека к жизни. Мщение слишком долго было единственной целью Люка, и сейчас, когда место справедливого гнева заняла гнетущая пустота, дальнейшее существование, возможно, представляется ему тягостным и бессмысленным. Ведь он даже не задумывался о том, что ждет его в будущем, после того как возмездие осуществится, потому и пожертвовал обители все деньги, до последней монеты. Но ведь Люк молод, и впереди у него долгая жизнь, которая вполне может быть счастливой, надо