говорил, что его заставили. Но продолжай.

— Я сделал все так, как обещал ему: отвел коня подальше на север, в направлении, куда должен был ехать Клеменс, там отпустил его бродить по болотам; если бы его поймали, люди решили бы, что всадник погиб, утонул. А тело со всем, что на нем было, мы тайно отнесли на то место, где была яма старого угольщика. Капеллан прочел молитвы и совершил полагающиеся обряды, а потом мы положили его в приготовленную кучу дров и подожгли ее. Теперь мне отвечать за это. Я ни о чем не сожалею и готов к расплате.

— О расплате позаботился твой сын, он все взял на себя — не только смерть Клеменса, но и то, что ты сделал, чтобы скрыть ее. Но он не хочет покаяться духовнику. Ведь сокрытие правды — тоже смертный грех, — сурово проговорил Кадфаэль.

— Но почему? — исступленно вскричал Леорик. — Почему он на все согласился и все принял, если у него было объяснение? Почему?

— Потому что это объяснение было бы жестоким ударом для тебя, ты бы его не перенес. И невыносимым для него самого. Из любви, конечно же, — ответил Кадфаэль. — Сомневаюсь, что он видел много тепла по отношению к себе за свою жизнь, но те, кому любви недостает, чаще всего сами щедро дарят ее.

— Я любил его, — запротестовал Леорик, одновременно сердясь и терзаясь, — хотя он всегда причинял неприятности, всегда шел наперекор.

— Идти наперекор — способ привлечь внимание, — проговорил Кадфаэль задумчиво, — если послушание и добродетель остаются незамеченными. Но оставим это. Ты хотел доказательств. Место, где вы наткнулись на Мэриета, находится не более чем в трех милях от твоего манора — минут сорок верхом, да? А вы приехали туда далеко за полдень. Сколько часов пролежал там мертвый Клеменс? И вдруг там оказывается Мэриет и пытается спрятать тело и свистит, подзывая лошадь, которая без всадника бродит где-то поблизости. Даже если он убежал и метался по лесу в ужасе от содеянного, разве он не подумал бы о лошади, прежде чем бежать? Либо хлестнул бы ее, чтобы умчалась, либо поймал и уехал на ней куда- нибудь подальше. Что же он делал все эти часы после того, как Клеменс умер, и до того, как стал привязывать коня и прятать тело? Ты никогда не думал об этом?

— Думал, — медленно произнес Леорик, уставившись широко открытыми глазами на Кадфаэля, — я думал, что он, как ты сказал, убежал в ужасе от того, что натворил, и вернулся уже днем, чтобы все убрать с глаз подальше.

— Так он говорит теперь, но ему стоило большого труда выудить из своего ума и души такое объяснение.

— Тогда что же вынудило его согласиться на такую страшную ложь? — прошептал Леорик, содрогаясь от мелькнувшей надежды и от ужаса — боясь поверить догадке. — Как мог он нанести такой удар и мне, и самому себе?

— Быть может, из боязни нанести еще более сильный удар? И из любви к кому-то, кого он имел основания подозревать, как ты заподозрил его самого. У Мэриета огромный запас нерастраченной любви, — сказал брат Кадфаэль, — а ты не позволял ему отдать большую ее часть тебе. Он и отдал ее кому-то другому, который ее не отверг, хотя скорее всего и не оценил должным образом. Мне нужно напоминать тебе, что у тебя два сына?

— Нет! — глухо крикнул Леорик. Это был вопль протеста и возмущения. В гневе старший Аспли стал казаться еще крупнее, его голова и плечи возвышались над коренастой фигурой Кадфаэля. — Не хочу этого слушать! Как ты смеешь! Этого не может быть!

— Не может быть для твоего наследника и любимца и допустимо для его брата? Все люди в этом мире могут ошибаться, и все может быть.

— Но я же говорю тебе, что видел, как он, весь в поту, прятал убитого. Если бы это произошло случайно и не по его вине, зачем бы ему скрывать эту смерть? Он бы стал громко кричать о ней!

— А если он случайно застал на месте преступления кого-то, кто был ему дорог, брата или друга, который был занят именно тем, за чем застал его ты? Ты веришь тому, что видел, отчего же Мэриету не поверить тому, что увидел он? Ты обрек свою душу на гибель, утаив его поступок, почему же он не мог сделать то же самое для другого? Ты обещал молчать и скрыть убийство ценой известной жертвы, и предложенное Мэриету спасение жизни означало, конечно же, спасение и для того, другого, только жертву должен был принести Мэриет. И Мэриет не воспротивился. По собственной воле заплатил — не только потому, что согласился с твоими условиями, он желал этого и пытался радоваться этому, ведь таким способом он покупал свободу тому, кого любил. Знаешь ли ты еще человека, которого он любит так, как своего брата?

— Это безумие! — проговорил Леорик, тяжело дыша, как будто был загнан до полусмерти. — Найджел весь день находился у Линде, Розвита скажет, Джейнин подтвердит. Найджелу нужно было уладить размолвку с невестой, он ушел рано утром и вернулся домой только поздним вечером. Он ничего не знал о том, что случилось днем, он был ошеломлен услышанным.

— От манора Линде до этого места в лесу можно быстро доехать верхом. А если Мэриет обнаружил Найджела, когда тот, весь в крови, пытался сделать что-то с телом Клеменса, и сказал: «Уходи, убирайся отсюда, оставь это мне — иди, и пусть тебя весь день видят в другом месте. Я сделаю все, что нужно». Что тогда?

— Ты действительно хочешь сказать, — хриплым шепотом спросил Леорик, — что Найджел убил человека? Совершил такое преступление против законов гостеприимства, родственных связей, против собственной природы?

— Нет, — ответил Кадфаэль. — Я говорю, что, возможно, Мэриет наткнулся на него так же, как ты на Мэриета. Ведь тебе это показалось неопровержимым доказательством, почему оно не могло показаться столь же убедительным Мэриету? Разве у него не было серьезного основания поверить в виновность брата, испугаться этого или, еще больше, того, что Найджелу могут приписать преступление, которого он не совершал? Пойми, если ты мог ошибиться, сразу поверив всему, что увидел, то так же мог ошибиться Мэриет. Эти потерявшиеся шесть часов не выходят у меня из головы, и как их объяснить, я не знаю.

— Возможно ли? — прошептал потрясенный Леорик. — Неужели я был так несправедлив к нему? А я сам — разве я не должен был тут же пойти к Хью Берингару, чтобы он во всем разобрался? Господи, что же нам теперь делать, как исправить то, что еще может быть исправлено?

— Сейчас тебе пора идти на обед к аббату Радульфусу, — сказал Кадфаэль. — Постарайся быть любезным гостем, аббат рассчитывает на это, а завтра тебе предстоит женить сына. Мы все еще бродим в потемках, и у нас нет другого выхода, как только ждать, когда что-нибудь прояснится. Подумай о том, что я сказал, но не говори никому ни слова. Пока не говори. Пусть день свадьбы пройдет в мире и покое.

Однако сам он в глубине души был уверен, что мирно этот день не кончится.