— Ты видишь хотя бы одного человека, кроме меня, на расстоянии в пятьдесят шагов? — Голос Хью Берингара звучал спокойно, сдержанно и ясно. — Ты говоришь, у тебя в руках эта девушка и ты можешь поступить с ней, как тебе заблагорассудится. Разве у тебя с ней какие-то счеты? Что ты заработаешь, если расправишься с ней, кроме горяченького места в аду? Я еще понимаю, если бы ты меня ухватил за глотку, тогда бы ты что-то выиграл! Но какая тебе корысть перерезать ей горло? Много в этом радости? Да и не к лицу тебе такое, насколько я тебя знаю.. Сейчас ты еще не проливал ничьей крови, зачем же теперь пачкать руки?

— Можешь говорить сладкие речи, сколько тебе угодно! — с горечью крикнул в ответ Йестин. — Но у нас все поставлено на кон, и мы не видим, что может нам помешать применить то оружие, какое у нас есть под рукой. Говорю тебе, если ты еще будешь настаивать на своем, я убью ее, а если вы ворветесь сюда силой, я тоже буду убивать и, прежде чем умереть, перебью столько народу, сколько сумею! Но если ты согласен разумно договориться, по-доброму, может быть, ты и получишь девчонку целой и невредимой… за известную цену!

— Назови свою цену! — сказал Хью.

— Жизнь за жизнь — это честный торг. Жизнь девчонки за жизнь моей женщины. Отпусти мою женщину подобру-поздорову… на коне, с рухлядью и прочим домашним скарбом, со всем добром, которое ей принадлежит, да прикажи, чтобы ее никто не преследовал, тогда я выпущу девицу, не причинив ей никакого вреда.

— И ты поверишь мне на слово, что не будет преследования? — уточнил Хью, стараясь получить хоть малейшее преимущество.

— Про тебя говорят, что ты человек слова.

Двое громко ахнули, когда услышали эти условия, и двое в один голос крикнули: «Нет!» Уолтер, совершенно обезумевший от мыслей о своем золоте и серебре, выскочил из-под дерева и уже пробежал несколько шагов туда, где стоял Хью, но тут его вовремя перехватил Кадфаэль и утащил обратно. Уолтер вырывался и возмущенно орал:

— Нет уж! Что это за подлый торг! Какая у нее рухлядь, какой скарб! Мое это добро, а не ее, она у меня украла! Да как вы смеете заключать такую сделку! Неужели эта потаскуха ускачет в Уэльс с неправедно добытой поживой? Ни за что! Я не позволю!

В окне наверху произошло какое-то движение, заметались тени, и затем оттуда раздался звонкий голос Сюзанны:

— Что это? Неужели сюда явился мой любящий батюшка? Он хочет, чтобы ему вернули денежки, а мне бы свернули шею, как любому другому, кто посмел бы тронуть его деньги. Плохо же вы разбираетесь в людях, если вы думали, что он отдаст хоть один пенни ради того, чтобы спасти жизнь девчонки-служанки или жизнь своей дочери! Не бойтесь, дражайший батюшка! Я, как и вы, крикну им «нет!». Я не согласна на такую сделку. Даже под угрозой смерти я ни на шаг не отступлюсь от моего мужчины. Слышите вы? Это — мой мужчина, мой любовник, отец моего ребенка! Только на моих условиях я готова с ним разлучиться! Дайте Йестину взять коня и отпустите его к себе на родину. Если он будет на воле, я сама сдамся и пойду хоть на смерть или по-прежнему буду влачить мою жалкую долю — мне все равно, что мне выпадет. Вы ведь за мной пришли. Не за ним. Я открыто скажу: это я — убийца!..

— Она лжет, — осипшим голосом закричал Йестин. — Виновник — я. Все, что она сделала, она сделала ради меня…

— Молчи, любовь моя! Они уже знают правду! Им известно, кто из нас придумал план и кто его осуществил. Со мной пускай делают, что угодно, но тебя я не дам тронуть!

— Ах, глупая ты, глупая! Милая моя! Неужели ты думаешь, я тебя брошу? Да ни за какие сокровища!

В эту минуту оба забыли обо всем вокруг. Снизу видны были только бледные пятна, метавшиеся в черном проеме, быть может, то были лица или руки — лица, отчаянно прижимавшиеся щека к щеке, руки, которые ласкали и обнимали. В следующий миг раздался громкий голос Йестина:

— Держи ее! Скорее! А то она убежит!

Обнимавшиеся тени разжали объятия, и из глубины сеновала послышался слабый, горестный крик, от которого Лиливин задрожал и дернулся под рукой Кадфаэля.

— Это была Раннильт! О Боже, если бы я мог быть рядом с ней!..

Он произнес эти слова шепотом, боясь потревожить хрупкую тишину, которая, как натянутая струна, готова была оборваться от малейшего прикосновения, оборвав заодно тонкий волосок, на котором держалась сейчас жизнь бедной Раннильт, а вместе с нею все надежды Лиливина. Но он понимал, что от этого мучения никуда не денешься и надо терпеть молча.

— Раз она подала голос, значит, жива, — успокоил его шепотом Кадфаэль. — И раз уж сделала попытку ускользнуть от них, пока они были заняты своими делами, то, значит, она цела и ее не связали. Помни об этом!

— Да, верно! Они ведь не могут ее ненавидеть или причинить ей зло…

И все же он не мог не расслышать ярость и страдание, которые звучали в их упрямых голосах, и так же, как и Кадфаэль, знал, что два человека, доведенные до предела, помимо своей воли могли сотворить ужасные вещи. Более того, он сам понимал их мучения и страдал вместе с ними, разделяя чужую боль.

— Можете порадоваться! — крикнул Йестин из своего логова. — Она по-прежнему у нас. Теперь я предлагаю вам на выбор другое: забирайте девчонку, а также золото и серебро, дайте нам двух лошадей и до утра не пускайтесь за нами в погоню.

Тут Уолтер Аурифабер, приободренный обманчивой надеждой, вырвался и с жалким подвыванием выбежал на несколько ярдов вперед:

— Милорд! Милорд! На это можно бы и согласиться. Если они возвратят мне мои сокровища…

Его уже не волновали мысли о законном воздаянии, возможность вернуть свое богатство совершенно затмила для него все остальное.

— Речь идет о человеческой жизни, которую не вернешь, — бросил на это Хью и так резко отвернулся от Уолтера, что тот сразу притих и отскочил как ошпаренный.

— Ты слышишь меня, Йестин? — снова позвал Хью, задрав голову к окну. — Ты не понял моей задачи. Я здесь именем короля представляю закон. Я готов прождать тут всю ночь. Подумай еще раз хорошенько и выходи, не запятнав своих рук кровью. Лучше ты ничего не придумаешь.

— Я здесь! Я вас слышу. Я верен своему слову, — ответил Йестин непреклонным тоном. — Если ты хочешь взять меня и мою женщину, иди сюда и попробуй! Но сначала ты вынесешь отсюда маленький трупик — твою, а не нашу жертву!

— Разве я поднял руку? — рассудительно спросил Хью. — Или вынул из ножен свой меч? Ты видишь меня лучше, чем я тебя. Впереди еще вся ночь. Если тебе есть что сказать, говори, я буду здесь.

Тягостно тянулась нескончаемая ночь, одинаково мучительная для осажденных и осаждающих; большей частью она проходила в молчании, но когда молчание слишком затягивалось, Хью нарочно его прерывал, чтобы проверить, не уснул ли Йестин, или он по-прежнему стоит на страже. При этом Хью прилагал усилия, чтобы не испугать его внезапностью, — вообразив, что на них нападают, осажденные могли с перепугу наделать непоправимых глупостей. Не оставалось ничего другого, как только соревноваться в терпении и ждать, кто кого пересидит. По-видимому, у беглецов было с собой очень немного пищи и совсем мало воды. Без особенного труда их можно было лишить также покоя и отдыха. Но даже при такой тактике всегда оставалась опасность, что в припадке отчаяния они предпримут неожиданные действия, а это могло кончиться кровавой бойней; но если выполнять свой план мягко и осторожно, то беды можно избежать. Усталостью можно сломить даже мужественного и непреклонного бойца, который способен не дрогнув выстоять под пыткой, а в бездействии гаснет воинственная решимость.

— Попытайтесь теперь вы! Может быть, у вас лучше получится, — тихо сказал Хью Кадфаэлю, когда время уже сильно перевалило за полночь. — Они еще не знают, что вы здесь; надеюсь, вы отыщете у них слабое место, которого я не сумел нащупать.

В такие предрассветные часы, когда сердце бьется слабее, какой-нибудь неожиданный пустяк может разбудить уснувшую совесть, тогда как при ярком дневном свете душа надежно защищена от ее уколов телесной бодростью. Едва раздался голос Кадфаэля, более низкий и грубый, чем голос Хью Берингара,