расплатиться за все обиды. Впрочем, что и говорить, с ним и впрямь обошлись несправедливо. И кто же, в конце концов, кроме него, мог это сделать? Неужто люди, которых мы знаем всю жизнь, соседи с нашей улицы? Нет, уж будьте уверены, это он спрятался на дворе в темном углу, пока не увидел, что отец один пошел в мастерскую, тогда он потихоньку подкрался, увидал открытый сундук и понял, какое там богатство. Уверяю вас, для бедняка это был очень большой соблазн. И все-таки даже бедные люди обязаны не поддаваться искушению!
— Я вижу, вы очень уверены, — сказал Кадфаэль.
— А я и уверена. И он ответит за это головой.
Тут маленькая служанка вдруг резко повернула к ним лицо, обратив на говорящих широко открытые глаза. До чего же они были огромны и печальны! Из ее приоткрытых уст вырвался внезапно придушенный слабый вскрик, как будто пискнул котенок.
— Раннильт у нас немного свихнулась из-за этого паренька, — без околичности объявила Сюзанна, выказывая снисходительное презрение к глупости служанки. — Он ужинал с ней на кухне, пел ей песни и играл на скрипке. Она жалеет его. Но что случилось, того не изменишь!
— И после того как вы нашли своего отца лежащим на полу, вы, конечно, бросились в дом звать людей на помощь?
— Я не смогла его сама поднять. Я громко объявила, что случилось, и те из гостей, кто еще не ушел, побежали в мастерскую, а из подвала прибежал Йестин, наш работник, он спит там внизу, а в тот вечер нарочно пораньше лег спать, зная, что ему с утра придется одному управляться в мастерской… Понятное дело, он заранее готовился к тому, что хозяин с похмелья будет маяться головой, а его сын поспит подольше после брачной ночи. Мы отнесли отца в спальню и уложили, и кто-то — уж я не помню, кто был первым, — сказал, что это дело рук жонглера и что он не мог еще далеко уйти. И тогда они, все как один, бросились его ловить. А я посадила Марджери присматривать за отцом, а сама побежала за мэтром Арнальдом.
— Вы сделали все, что было возможно, — похвалил ее Кадфаэль. — Ну, а когда же случился удар у госпожи Джулианы?
— Это было уже без меня. Она еще до всего переполоха удалилась к себе в спальню и, может быть, даже поспала, хотя, я думаю, навряд ли она могла уснуть, когда на галерее поднялся шум и гам. Но едва я успела выскочить за порог, как она приковыляла в спальню к отцу и увидала его там окровавленного, лежащего без чувств. Марджери говорит, она только схватилась за сердце и рухнула на пол. Но этот припадок был все-таки не такой сильный, как в прошлый раз. Когда я вернулась с доктором, она уже пришла в себя и могла разговаривать. Заодно он и ей оказал помощь.
— Ну что ж! Оба на этот раз отделались испугом, — задумчиво сказал Кадфаэль. — Все обошлось благополучно. Ваш батюшка — сильный человек, при его хорошем здоровье он скоро поправится и доживет до старости. Но для вашей бабушки такие передряги опасны. Я и ей сказал что эдак и умереть недолго.
— Утрата ее сокровищ, — бесстрастно закончила Сюзанна, — для нее самый убийственный удар. Уж если она его переживет, то ей не грозит смерть раньше положенного срока. Мы все тут люди выносливые, брат Кадфаэль. Очень выносливые!
Вместо того, чтобы выйти прямо на улицу, Кадфаэль через боковую дверь вошел в мастерскую Уолтера Аурифабера. Вероятно, Уолтер попал туда тем же путем, когда, собрав драгоценности из золота и серебра, украшенные эмалью и сверкающими каменьями, решил положить их в кованый сундук, где хранил свои богатства. Захоти потом миссис Марджери покрасоваться в своих драгоценностях, ей было бы нелегко выцарапать их оттуда. Хотя кто знает! Может статься, что в этой пухленькой и незаметной женщине неожиданно проявится бойцовский характер. Женская наружность бывает очень обманчива!
Войдя в мастерскую, Кадфаэль увидел по левую руку от себя дверь на улицу. У самого входа находился особый стол, на котором выставлялись изделия мастерской, а в глубине было множество полочек, маленький горн, в котором сейчас не горел огонь, и верстаки; за одним из них, хмуро сдвинув брови, трудился сын хозяина над оправой для дымчатого мохового агата.
Однако, как ни был он занят мыслями о несчастьях, постигших его семью, пальцы его проворно управлялись с миниатюрными орудиями его тонкого ремесла. Работник Аурифаберов сидел возле горна и взвешивал на весах маленькие пластинки серебра. Какой крепко сбитый здоровяк этот Йестин! На вид ему, кажется, лет двадцать семь — двадцать восемь. Взгляд Кадфаэля упал на склоненную голову с густой шапкой коротко подстриженных прямых черных волос. Но вот Йестин обернулся, услышав, что кто-то вошел, и тогда открылось широкое, костистое, смугловатое лицо с густыми бровями и глубокими глазницами — лицо истого валлийца. Подобродушнее, чем у его хозяина, однако не такое смазливое.
Завидя Кадфаэля, Даниэль отложил в сторону инструменты.
— Вы осмотрели обоих? Ну, что вы о них скажете?
— На этот раз оба отделались сравнительно легко, — ответил Кадфаэль. — За мастером Уолтером наблюдает его врач, который полагает, что его жизнь совершенно вне опасности, только память пока еще не вернулась. Госпожа Джулиана оправилась от удара, но любое новое потрясение может стать для нее смертельным, что и неудивительно. Немногие доживают до такого возраста.
Судя по выражению лица молодого человека, он, кажется, подумал про себя, что лучше бы и не доживали. Но как бы то ни было, он знал, что был бабушкиным любимчиком, и при случае пользовался ее слабостью. Возможно, он по-своему даже любил ее, настолько, насколько нетерпеливая молодость может любить сварливую старость. Кажется, этот юноша не был бесчувственным от природы, а только слишком избалованным. Сынки из купеческого сословия иной раз вырастают такими же негодниками, как наследники баронского рода, — и тех, и других портит их привилегированное положение.
В дальнем углу мастерской стоял опустошенный грабителем кованый сундук Уолтера — большущий, опоясанный железными полосами ящик, надежно прикрепленный болтами к полу и к стене. Желая, чтобы любой представитель аббатства, давшего приют злодею, хорошенько проникся чудовищностью совершенного преступления, Даниэль отомкнул двойные замки, откинул крышку и показал, что осталось внутри, — там лежало несколько тяжелых блюд из серебра, слишком громоздких, поэтому вор решил не связываться с такой тяжестью.
Все, что он рассказал и готов был неустанно повторять всякому, кто соглашался слушать его историю, полностью совпадало с рассказом Сюзанны. Йестин, к которому Даниэль после каждой фразы своей печальной повести оборачивался а подтверждением, только торжественно кивал, наклоняя черноволосую голову и давая понять, что согласен с каждым словом.
— Так вы все уверены, что виновен именно жонглер? — спросил Кадфаэль. — Ни у кого нет мысли, что кто-то другой мог быть вором? Про мастера Уолтера известно, что он богат. Мог ли нездешний человек знать о размерах его богатства? Мне кажется, что у нас в городе найдутся люди, которые способны позавидовать чужому достатку.
— Да уж, что верно, то верно, — хмуро согласился Даниэль, — Один такой живет как раз поблизости — только через двор перейти. Я бы и сам на него подумал, да он был у меня все время на глазах. А раз так, то что тут говорить! По-моему, он-то как раз первый и заявил, что надо ловить жонглера.
— Как? Неужели вы про вашего жильца, замочного мастера? Безобиднейший человек, как мне казалось. Платит за помещение, что положено, и сидит у себя в мастерской, как все добрые ремесленники.
— В мастерской сидит его работник — ему помогает слабоумный мальчишка Джон Бонет, — сказал Даниэль с презрительным смешком. — Сам Печ занят другим — сует свой длинный нос в чужие дела, а потом разносит сплетни по кабакам. Такой проныра и угодник! В лицо тебе будет улыбаться, а только отвернись — за спиной как раз и охает. Если хотите знать мое мнение, то я считаю, что он кого угодно способен обворовать. Но вчера он все время был в холле, так что это был не он. И не сомневайтесь даже, мы взяли верный след, когда все кинулись за этим бродягой Лиливином, вот увидите, что так оно и окажется!
Все в их рассказах сходилось, и, возможно, они окажутся правы. Против этого можно было выставить только одно возражение: мог ли пришлый человек, не знающий города, найти темной ночью укромное место, где он так надежно запрятал бы свою добычу, чтобы ее никто не нашел, а он сам смог бы потом легко забрать ее и унести? Расстроенная семья могла отмахнуться от этих соображений. Но Кадфаэлю они мешали согласиться с общим мнением.
Когда Кадфаэль выходил через ту же дверь, в которую вошел, и хотел закрыть ее за собой на щеколду,
