подсвечником с горящими свечами стояло несколько стаканов.

Амалия нырнула в проход между стеллажами и вскоре вернулась оттуда с четырьмя бутылками, покрытыми пылью. Она откупорила одну из них и налила вина в два стакана. Беатрис затем взяла эту бутылку и прочла на этикетке, откуда она привезена и какого года содержащееся в ней вино.

— Мы сейчас попробуем бургундское тысяча семьсот сорок второго года, доставленное сюда из погребов славного барона де Гренобля. Надеюсь, оно вам понравится.

И Беатрис, и отец Парехас сделали по большому глотку и, не проглатывая вино, пытались оценить возникшие вкусовые ощущения.

— Восхитительно!.. — Сделав глоток, священник причмокнул, ощущая послевкусие напитка. — Оно обладает богатой вкусовой гаммой, но при этом без излишеств. — Отец Парехас сделал еще глоток, чтобы получше распробовать вино.

— Вы со мной, наверное, согласитесь, — сказала Беатрис, — что даже одно и то же вино каждый раз воспринимается по-другому — когда вы снова пьете его по прошествии некоторого времени, и даже при последующем глотке. — Она отставила свой стакан в сторону и наполнила два других стакана, попросив при этом Амалию открыть еще одну бутылку. — То же самое относится и к людям. Мы видим в людях определенные качества, за которыми, однако, скрываются такие черты их характера, которые порою удается обнаружить только по прошествии долгого времени или же только при определенных обстоятельствах, — как, например, в вашем случае… — Беатрис сделала знак Азалии.

— Я не понимаю, что ты имеешь в виду, Беатрис.

Отец Парехас почувствовал, как нечто странное мелькнуло в ее только что ласковом взгляде.

— Я имею в виду кое-какие дела, о которых мне, по-видимому, не следовало бы знать, но я, тем не менее, волею случая о них узнала. Вы догадываетесь, о чем я говорю?

— Думаю, что нет… — На самом деле священник уже догадался, но ему очень не хотелось верить в то, что Беатрис стало известно, что он, отец Парехас, когда-то давно донес на ее отца.

И вдруг Амалия набросила на его туловище сзади толстую цепь и с силой прижала его к спинке тяжелого стула, на котором он сидел. Он попытался вырваться, но у него ничего не получилось.

— Что вы делаете? — взволнованно воскликнул он.

— Хочу расплатиться с вами за все страдания, которые вы мне причинили. — Беатрис достала острый кинжал и, подавшись вперед, решительно приставила его лезвие к горлу священника. — Стоит вам пошевелиться — и вы мертвец!

Амалия несколько раз обернула вокруг тела священника цепь и что есть силы натянула ее, полностью лишив отца Парехаса возможности двигаться.

— В конце этого года исполняется пять лет с того времени, как вы выдали моего отца инквизиции. — Беатрис обошла вокруг стола. — Уже почти пять лет я живу без любви и ласки, которую когда-то ежечасно получала от своих родителей, — причем я лишилась этого исключительно по вашей вине.

— Мы тогда даже и не подозревали, чем это может закончиться, а тем более — что может произойти с твоей матерью. Юстина была хорошей женщиной, отнюдь не заслужившей такого трагического конца…

— Не марайте ее память! — Беатрис с размаху дала священнику пощечину. — Я не позволю, чтобы ее имя произносили такие грязные и лживые уста, как ваши.

Беатрис опробовала пальцем острие кинжала и затем попросила Амалию держать голову священника.

Уже не на шутку перепугавшийся отец Парехас почувствовал, как лезвие кинжала коснулось его лба и прочертило на коже две линии, пересекающиеся чуть выше переносицы. По его носу побежала тоненькая струйка крови. Достигнув подбородка, кровь стала капать ему на одежду.

— Пусть этот крест святого Варфоломея избавит вас от всех дурных мыслей!

— Беатрис… девочка моя, ну почему ты так со мной поступаешь? — Священник с нежностью посмотрел на Беатрис. — Я ничего не понимаю… Зачем ты вспомнила об этом кресте?

Беатрис и Амалия показали ему свои руки: на их ладонях виднелись красные рубцы в виде перевернутого креста.

— Видите эти символы? Они точь-в-точь такие, какие были и у святой Юстины — девственницы- мученицы. Ей они помогали отпугивать силы зла. Мы тоже нанесли себе эти символы, что защитить наши души от зла. Но сначала нам нужно казнить его проклятых пособников, которые, как вы, совершили во имя зла ужасные преступления. — Беатрис убрала кинжал от лица отца Парехаса и схватила его за горло. — Вы виноваты в том, что сделали мою жизнь несчастной, и вы заплатите за это.

— Ты, наверное, сошла с ума. Если даже я, донеся на твоего отца, и согрешил, то пусть меня накажет Господь. — Священник пытался храбриться, не задумываясь над последствиями своих слов. — Никто не давал тебе права вершить надо мной суд. Теперь мне все понятно, Беатрис. Ты заманила меня к себе лживыми обещаниями покаяться, даже и не подозревая, какой тяжкий грех ты тем самым на себя берешь. Ты — живое воплощение зла. Если ты не оставишь меня в покое, ты об этом еще пожалеешь!

— Хватит болтать! — крикнула Беатрис, вплотную приблизив свое лицо к лицу священника. — Сейчас вы вернете мне свой долг!

Острое лезвие кинжала рассекло посредине обе губы отца Парехаса, а затем прошло по верхней части подбородка перпендикулярно к предыдущему порезу. Из этих двух ран стала густо сочиться кровь, которая, стекая по горлу священника, пропитывала черную ткань его одеяния.

— Пусть этот новый крест святого Варфоломея откроет вам рот для праведных слов!

Амалия попросила у Беатрис кинжал и затем повернулась к священнику. Отец Парехас держался спокойно, и это казалось совершенно несовместимым с той опасной ситуацией, в которой он очутился. Он начал громко молиться, прося у Господа прощения за свои грехи и милосердия по отношению к этим двум заблудшим овечкам и к их больным душам.

Служанка Беатрис разрезала одежду священника — от горла до пупка — и, разведя ее в стороны, обнажила его грудь. Затем она посмотрела на него хищным взглядом дикого зверя.

— Знайте, что я — цыганка. Да, я принадлежу именно к этой нации, которая вызывает такую сильную неприязнь у большинства людей. Из-за крови, которая течет в моих жилах, меня преследовали, насиловали, били — и точно такая же судьба досталась и моим сородичам, многие из которых уже умерли. У нас нет религии, но мы прекрасно осознаем лживость вашей религии, потому что она не мешает вам пылать к нам такой ненавистью, что вы попытались нас уничтожить, словно мы какие-нибудь вшивые собаки. Мы с моей госпожой Беатрис научились получать удовольствие от мести. Она открыла мне глаза на радость свершения правосудия, которое уже само по себе является почти физическим удовольствием.

Она начала разрезать кожу священника в левой части его груди и, проведя длинную вертикальную линию, затем почти в самом низу пересекла ее короткой горизонтальной, нарисовав таким образом перевернутый крест.

— Пусть этот крест святого Варфоломея откроет ваше сердце для благих намерений!

Беатрис и Амалия, похоже, наслаждались своей жестокостью. Они смеялись, радуясь страданиям священника, словно это было для них нечто очень приятное, и визжали от восторга, когда он едва не терял сознание. Однако они старались все-таки не дать ему лишиться сознания.

Они стали проводить пальцами по его кровоточащим ранам и рисовать этой кровью кресты у себя на лицах, руках и открытой части груди.

Затем Беатрис снова направила кинжал на священника. Он с ужасом посмотрел на нее, мысленно умоляя Господа даровать ему быструю смерть.

— Мы избавим вас от греха. Для этого вы должны умереть в таких же муках, на какие обрекла себя святая Юстина — и на какие вы обрекли мою мать. Зло выйдет из вас через кресты, которые мы нарисовали на вашем теле, и вы уже никогда не попадете под его власть. Но сначала я хочу, чтобы вы очистились от своего греха передо мной.

Беатрис, словно одержимая, быстро орудовала кинжалом, вырезая на коже священника все новые и новые кресты.

— Вы — дочери Сатаны. — Отец Парехас был уже больше не в состоянии терпеть боль и страх и начал плакать, как ребенок. — Быстрее убейте меня! Я вас умоляю… — испуганно бормотал священник, пораженный такой жестокостью.

— Мы с удовольствием выполним ваше пожелание, но сначала вам нужно ответить на последний