Камера секретной тюрьмы инквизиции, в которой находился обвиняемый Уилмор, была насквозь пропитана нездоровой сыростью, исходившей от всех ее четырех влажных стен. Англичанин, натянув до предела цепи, сковывавшие его руки и ноги, расположился в единственном в камере углу, куда через необычайно грязное стекло маленького окошка проникал тусклый свет. Глядя на этот свет и вспоминая, сколько раз ночь и день сменяли друг друга, он подсчитал, что сидит в этой камере уже неделю. Да, прошла целая неделя с того дня, когда его подвергли ужасным пыткам. Часть воды, которую ему давали для питья, он использовал для промывания ран, что позволило ему не допустить нагноения ран на запястьях и щиколотках, образовавшихся там в результате пыток.

Находясь в заточении, он не имел ни малейшего представления о том, что происходило за пределами стен камеры, однако при этом нисколько не сомневался в тех двоих масонах, которым он дал поручения. Он знал: они наверняка уже начали их выполнять. Единственными, с кем он общался в течение последних бесконечно долгих семи дней, были тюремные надзиратели. Впрочем, также появлялся — хотя и гораздо реже, чем надзиратели, — его адвокат, который не столько защищал его интересы, сколько пытался убедить его во всем сознаться — совсем как инквизитор, разве что не использовал пытки.

Этим утром Уилмор проснулся от острой боли: его укусила голодная крыса, привлеченная сладким запахом крови, сочившейся из его ран. Впрочем, это было даже удачей, потому что ему вскоре удалось поймать и убить эту крысу, используя одну из своих цепей в качестве аркана, и он без тени сомнения начал ее есть, с удовольствием утоляя мучающий его голод.

Именно за поеданием крысы его и застал епископ Перес Прадо, неожиданно вошедший в камеру. От этой сцены у епископа начался внезапный и неудержимый приступ тошноты, в результате чего он залил рвотными массами весь противоположный по отношению к англичанину угол камеры.

— Быть может, ваше преподобие хочет поучаствовать в этом вкуснейшем завтраке? — Уилмор протянул епископу остатки уже наполовину съеденной крысы, с улыбкой взирая на выражение отвращения на побледневшем лице церковника. — Смею вас заверить, что это — единственное настоящее мясо из всех блюд, которые мне подают в вашем благотворительном учреждении. — Уилмор решил хотя бы таким способом отомстить за свои страдания.

— Не пытайтесь испытывать мое терпение, ибо его вряд ли можно отнести к числу моих достоинств, и выкиньте эту гадость, пока я не применил к вам более действенные средства убеждения.

Англичанин положил крысу на пол у себя за спиной, чтобы доесть ее, когда снова останется один.

— Поскольку мы до сего момента так и не смогли добиться от вас никаких показаний, я хочу сообщить о решениях, которые были приняты относительно вашего ближайшего будущего.

Епископ сел на стул, который принес с собой, и затем продолжил:

— У меня к вам два предложения, и, поверьте, других предложений не будет. Сейчас вам предстоит выбрать, какое из этих предложений, с вашей точки зрения, в большей степени соответствует вашим интересам или же — скажем так — в меньшей степени угрожает вашему физическому состоянию. Впрочем, мне абсолютно все равно, какая формулировка для вас предпочтительнее.

Первое из предложений епископа заключалось в том, что Уилмор должен выдать всего лишь троих масонов, играющих более или менее важную роль в тайном обществе. Если он это сделает — причем ничего больше от него требовать уже не будут, — инквизиция в тот же день выпустит его на свободу. Второе предложение также сулило ему освобождение, но уже совсем другого рода, а именно освобождение его души от бренного тела: его ждала незамедлительная смерть, она положила бы конец его бессмысленным страданиям, причем перед смертью ему предоставлялась возможность исповедаться в грехах, чтобы освободить душу от скверны, которой испоганили ее еретические воззрения Уилмора.

— Как видите, предложения эти — простые и конкретные. — Епископ встал со стула и подошел к Уилмору, не скрывая отвращения, которое вызывал у него запах, исходивший от узника. — Либо вы выдаете нам троих масонов — причем никто, кроме нас, об этом никогда не узнает, а стало быть, это никак не повлияет на ваше будущее и вы сможете спокойно выйти на свободу в тот же день, — либо вас ждет смерть. Ну, так что же вы выбираете?

— Прежде чем вам ответить, я невольно задаюсь вопросом, с какой стати вы вдруг так заторопились, если до этого целую неделю здесь не появлялись? — Уилмор заподозрил, что какое-то событие, по всей видимости, вызвало необходимость в срочном порядке добиться от него хоть каких-то показаний. — Не произошло ли что-нибудь ужасное, что заставило вас прийти ко мне?

— Благодаря вашему вопросу мне многое становится понятным.

— Что вы имеете в виду?

— Да то, что является для меня даже не предположением, — я в этом уже уверен. Речь идет о вашей причастности к происшедшим позавчера вечером взрывам, которые повлекли за собой человеческие жертвы. Возможно, вы причастны к ним лишь косвенно — например вами ранее были отданы распоряжения. — Епископ неожиданно схватил Уилмора за горло и безжалостно сдавил его. — Требую вашего ответа прямо сейчас! Только в этом случае вы сможете выйти на свободу!

— Ах вот оно что… Взрывы и человеческие жертвы. Я понятия не имею, о чем вы говорите, и тем более не знаю, кто к этим взрывам причастен, однако сразу могу сказать, что если к ним приложил руку кто-то из моих братьев, то можете быть уверены, что я никогда их не выдам, каким бы пыткам вы меня ни подвергли.

Уилмор осознавал, что этими словами только что подписал себе смертный приговор. Однако, как будто этих слов ему показалось мало — а может просто чтобы дать волю своей лютой ненависти к иезуиту, — он, воспользовавшись близостью епископа, швырнул ему прямо в лицо остатки наполовину съеденной крысы.

Перес Прадо в ярости дал Уилмору пощечину и, выходя из камеры, сказал англичанину, что теперь уже прощается с ним навсегда. Стремительно шагал по коридорам к выходу из тюрьмы и вытирая испачканную мерзкой жижей щеку, он принял окончательное решение и теперь собирался приказать надзирателям, чтобы этому узнику больше не давали ни еды, ни питья, — и пусть он подохнет.