обычных снадобий, которые наверняка должны быть и в Бромфилде. Монах решил, что чем меньше груза, тем скорее он доберется. Он надел прочные сапоги, а поверх рясы — плотный дорожный плащ, который туго перехватил поясом. Не будь миссия Кадфаэля такой невеселой, он получил бы удовольствие от этой поездки, да еще после разрешения по своему усмотрению выбрать лошадь на конюшне — это не так уж часто случалось. Ему приходилось участвовать в кампаниях не только под палящим солнцем, но и зимней порой, так что снег и мороз не пугали его, хотя брат Кадфаэль и был достаточно благоразумен, чтобы отнестись к снегопаду с должной предусмотрительностью.
Уже четыре дня, с тех пор как выпал первый снег, погода не менялась: около полудня ненадолго выглядывало солнце, затем, поздно вечером, собирались облака и до глубокой ночи шел снег, причем сильно подмораживало. В Шрусбери снег был легкий и рыхлый, и узор из белых снежинок на черной земле менялся от каждого дуновения ветра. Однако чем дальше Кадфаэль продвигался на юг, тем белее становились поля, а канавы были полностью засыпаны снегом. Ветки деревьев согнулись под тяжестью снега, а к полудню свинцовое небо, затянутое черно-синими тучами, словно провисло над землей. Если так будет продолжаться, голодные волки спустятся с холмов и начнут рыскать возле жилья. В такую погоду лучше всего быть ежом, который, свернувшись под изгородью, уже впал в зимнюю спячку, или белкой, уютно устроившейся в дупле, где у нее припрятаны запасы. В эту осень созрело много орехов и желудей.
Верховая езда всегда была для Кадфаэля удовольствием, даже когда он, как сейчас, скакал в одиночестве в лютый холод. Теперь ему редко представлялся такой случай — это была одна из радостей, от которых пришлось отказаться ради тихой монастырской обители. При выборе своего пути чем-то обязательно жертвуешь. Кадфаэль сгорбился, защищаясь от ветра, и увидел, что вокруг опять закружились снежинки, пушистые и невесомые, — они обгоняли его лошадь. Впрочем, под плотным плащом с капюшоном монах был надежно защищен от непогоды. Он мчался вперед и думал о тяжелораненом, который лежал сейчас в лазарете Бромфилдского монастыря. Он тоже монах — так сказал гонец. Из Бромфилда? Конечно нет. Если бы это был один из местных братьев, его бы опознали. Монах, странствующий один по дорогам в ночное время? С каким-то важным поручением? Возможно, он откуда-то убегал, перед тем как попал в руки разбойников?… Многие ведь тоже недавно скитались в этих краях, после того как едва унесли ноги из Вустера, — где же они теперь? Возможно, странник в рясе тоже бежал во время этой бойни?
Снег пошел сильнее, теперь это были две тонкие завесы по обе стороны от коренастой фигуры Кадфаэля, которые развевались, как концы газового шарфа, и увлекали вперед. Раза четыре за время этой непрерывной скачки он обменялся приветствиями со встречными — по всей видимости, местными жителями. Ведь в такую погоду дальние путешествия совершают только отчаянные головы.
Уже стемнело, когда Кадфаэль добрался до сторожки у монастырских ворот в Бромфилде и ступил на пешеходный мостик через маленькую речку Онни. Его лошадь выбилась из сил: из ноздрей ее валил пар, она тяжело, и прерывисто дышала. Кадфаэль с облегчением спешился и отдал поводья подошедшему брату конюшему. Он увидел монастырский двор, который был ровнее, чем в Шрусбери, и строения, кое-где позолоченные пламенем факелов. Церковь Девы Марии смутно вырисовывалась в темноте. Она была слишком большой и величественной для такого скромного монастыря. Через двор к Кадфаэлю уже шагал, внезапно появившись из темноты, сам приор Леонард — длинный, нескладный, похожий на цаплю. Он тревожно потирал нос, напоминавший острый клюв, и хлопал руками, словно крыльями. Двор, который, несомненно, подметали в тот день, был покрыт ровным слоем недавно выпавшего снега. К утру он станет хрустящим и глубоким, если только ветер не унесет половину, чтобы разбросать где-нибудь в другом месте.
— Кадфаэль? — Приор был близорук, и даже при дневном свете ему приходилось напряженно всматриваться, прищурившись. Он нащупал протянутую руку и наконец-то узнал товарища. — Слава Богу, ты смог приехать! Я боюсь за нашего раненого… Но такая поездка… Входи, входи, у меня все для тебя приготовлено, и ужин тоже. Ты, должно быть, устал и проголодался!
— Сначала дай мне его осмотреть, — живо возразил Кадфаэль и решительно направился вверх по двору, оставляя на снежной белизне четкие следы своих широких сапог. Длинноногий приор Леонард шагал рядом, стараясь приноровиться к походке друга, и при этом без умолку говорил:
— Мы поместили его в отдельной келье, там тише, и он находится под постоянным наблюдением. Он дышит, но с хрипом, и мы к тому же опасаемся, нет ли у него перелома черепа. Он не произнес ни слова и ни разу не открыл глаза с тех пор, как его сюда принесли. Раненый весь в кровоподтеках, но это мелочи. Он потерял слишком много крови от ножевой раны, хотя кровь и удалось остановить. Сюда — во внутренних покоях не так холодно…
Лазарет стоял немного в стороне, и от ветра его заслоняла церковь. Они вошли, плотно закрыв за собой тяжелую дверь, и Леонард повел друга в маленькую голую келью с одной кроватью, возле которой горела масляная лампа. При их появлении молодой брат встал с колен и отступил от постели раненого, освобождая место для вошедших.
Несчастный вытянулся на спине под ворохом одеял, как человек, лежащий в гробу. Он тяжело дышал, со стонами, и при каждом вздохе одеяло на груди слегка приподнималось. Раненый неподвижно покоился на подушке, глаза были закрыты, впалые щеки посинели. Голова была забинтована (повязка скрывала тонзуру), на лбу виднелись кровоподтеки. Лицо раненого распухло, один глаз совершенно заплыл. Почти невозможно было представить себе, как раньше выглядел этот человек, но Кадфаэль решил, что он хорошо сложен и не стар, — вероятно, ему не более тридцати пяти лет.
— Просто чудо, что кости целы, — прошептал Леонард. — Вот только череп… Но ты ведь осмотришь его, когда передохнешь…
— Лучше сделать это прямо сейчас, — возразил Кадфаэль и, сбросив плащ, поставил на каменный пол заплечный мешок и принялся за дело. В углу пылала маленькая жаровня, но, когда он сунул руку под одеяло и ощупал бок, бедро и ногу, оказалось, что тело бедняги совсем холодное и не реагирует не прикосновение. Раненый был хорошо укутан, но этого было явно недостаточно.
— Положите камни в очаг на кухне, — распорядился брат Кадфаэль, — раскалите их и оберните фланелью. Мы обложим его горячими камнями и будем их постоянно менять. Он замерз не от зимнего холода — нет, его заморозила людская жестокость, и с этим нужно бороться, иначе — он никогда не проснется. Я знавал людей, которых так ужаснули зверство и безжалостность, что они повернулись к миру спиной и умерли, хотя у них не было никакой смертельной болезни. Вы пытались напоить или накормить его?
— Да, мы пробовали, но он не может глотать, — ответил Леонард. — Даже глоток вина вытекает изо рта. Вероятно, челюсть сломана или выбиты зубы.
Кадфаэль осторожно отвернул губу раненого — при этом обнажились крупные, крепко сжатые, белые зубы. «Слава Богу, и челюсть, и зубы не пострадали».
Молодой послушник молча выскользнул из комнаты, чтобы нагреть на кухне камни. Кадфаэль откинул одеяло и осмотрел тело с головы до ног. Бедняга был раздет донага и укрыт льняной простыней, чтобы только чистая гладкая поверхность соприкасалась с многочисленными ссадинами и кровоподтеками. Ножевая рана под сердцем была туго забинтована; вне всякого сомнения, все раны тщательнейшим образом промыли и перевязали. Кадфаэль провел пальцами по телу раненого, ощупывая кости, и, повернувшись к приору Леонарду, промолвил:
— Этот удар должен был прикончить его. Однако нож наткнулся на ребро, и они не стали ждать, чтобы удостовериться, что он умер. Должно быть, раньше этот человек был очень крепким — посмотри, как он сложен. С ним сражались по крайней мере трое или четверо.
Многочисленные ранки нагноились, и Кадфаэль сделал все, что мог, применив свои испытанные мази, но не тронул более мелкие и чистые ссадины. Принесли нагретые камни, и трое молодых расторопных братьев захлопотали вокруг раненого, обкладывая ими искалеченное тело — так, чтобы камни не соприкасались с телом, но отдавали ему все свое тепло. Затем они быстро удалились, полные рвения, и отправились снова на кухню греть камни на смену. К длинным костистым ступням приложили хороший горячий кирпич — Кадфаэль объяснил, что, если ноги холодные, все тело останется холодным.
После этого Кадфаэль занялся головой раненого, которую проломили дубинкой. Он размотал бинты, а Леонард помогал ему, поддерживая больного за плечи. Показалась тонзура, обрамленная густыми каштановыми волосами. На макушке виднелись две-три раны, которые все еще кровоточили. Волосы были
