— Да, мой лекарь, как я его называю. Он не врач, но имеет некоторый опыт. Я не сомневаюсь, что он хорошо пользует меня. Ты искусен в подобных делах, брат?
— Как и ваш человек, благодаря большому опыту. Мне часто приходилось иметь дело с ранами, дававшими осложнения. Чем он вас лечил? — Брата Кадфаэля интересовали чужие рецепты. На ране была чистая льняная повязка, а на полке у стены стоял глиняный кувшинчик с мазью. Открыв крышку, монах понюхал зеленоватую мазь. — Полагаю, это василек и желтая мягкая крапива — и то, и другое хорошо действует. Да, ваш лекарь знает толк в травах. Сомневаюсь, что кто-нибудь смог бы вам лучше помочь. Однако, поскольку сейчас его здесь нет и вы неважно себя чувствуете, не могу ли я попробовать?
Эврар покорно отдался в его руки. Кадфаэль расстегнул куртку молодого человека и, осторожно высвободив плечо из широкого рукава, стянул вниз рубашку и наконец обнажил руку.
— Вы сегодня были на улице и много двигались, поэтому ваша повязка высохла и вся в складках, так что неудивительно, что она вас беспокоит. Вам бы нужно спокойно полежать день-два и дать плечу отдых. — Это было сказано тоном врача — профессиональным, уверенным и даже немного суровым.
Его пациент смиренно слушал Кадфаэля и позволил ему снять повязку с плеча и предплечья. Последние витки бинта присохли к ране от удара мечом, которая шла от сердца и виднелась на внутренней стороне предплечья, — это была тонкая кровавая линия, по концам которой сочилась бледная сукровица. Здесь Кадфаэль действовал осторожно, разматывая бинт так, чтобы не причинить сильной боли. Наконец повязку удалось снять.
Удар, который мог убить Ботреля, удалось отразить, и меч врезался в руку. Рана не была опасной, хотя, вероятно, крови было много, а поскольку в ту ночь раненый проскакал верхом большое расстояние, неудивительно, что он ослабел от кровопотери. Рана уже заживала и была чистой, но, поскольку в нее попала грязь, она сначала нагноилась, и даже теперь в центре ее было незатянувшееся розовое мясо. Кадфаэль промыл рану льняной тряпочкой и наложил травяную мазь. Бледное молодое лицо было обращено к монаху, и раненый молча смотрел на него немигающими воспаленными глазами.
— У вас больше нету ран? — спросил Кадфаэль, накладывая свежую повязку. — Ну что же, передохните день-другой и дайте отдых вашей измученной душе — ведь мы все тоже занимаемся поисками Эрмины. В середине дня немного подышите свежим воздухом, если выглянет солнце, но не охлаждайтесь. А теперь рукав, вот так… Сапоги лучше снять, а сейчас завернитесь в халат и устройтесь поудобнее.
Кадфаэль поймал восхищенный и благодарный взгляд Ботреля. Когда гости уже выходили, Эврар сказал вдогонку:
— У тебя легкая рука, брат. Я чувствую себя гораздо лучше. Да поможет тебе Бог!
Они вышли на двор, к лошадям. Дневной свет постепенно угасал. Ив не произносил ни слова. Он явился сюда, чтобы бросить вызов, но сейчас, чуть ли не против своей воли, был преисполнен сочувствия. Раны, боль и страдания были ему внове, так как до потрясения, пережитого в Вустере, он был ребенком, которого лелеяли и ограждали от всего неприятного. Что касается сестры, то мальчик испытывал горькое разочарование и одновременно глубокое беспокойство и не нуждался ни в чьих подсказках.
— Ботрель действительно не притворяется, — сказал брат Кадфаэль, когда они были уже за гребнем холма и направлялись к роще. — Ему целились в сердце, а потом он натер рану и она нагноилась, так как туда попала грязь. Он, несомненно, перенес лихорадку и теперь очень ослабел после болезни. Все свидетельствует о том, что он говорит правду.
— Но мы, однако, ничуть не продвинулись в поисках девушки, — заметил Хью.
Сгущались ночные тучи, свинцовое небо нависло у них над головой, подул зловещий ветер. Всадники подгоняли лошадей, чтобы попасть в Бромфилд до того, как начнется снегопад.
Глава седьмая
В тот день после вечерни подул бешеный ветер, и снежинки, которые кружили в воздухе, превратились в тонкие секущие бичи, которые ударялись о стены и наметали белые покрывала на все поверхности с подветренной стороны. После ужина брат Кадфаэль быстрым шагом прошел по большому двору к лазарету, чтобы взглянуть на своего подопечного. Мир превратился в слепящую подвижную массу из снежных хлопьев, которая становилась все гуще. Можно было не сомневаться, что ночью будет вьюга. Вполне возможно, что двуногие волки снова начнут рыскать вокруг. Эти зверюги превосходно ориентировались, и непогода, которая могла вселить страх в неискушенные души, их не пугала.
Брату Элиасу впервые позволили встать с постели, и сейчас он полулежал, опершись на подушки. Он был такой костлявый и худой, что ряса висела на нем. Раны на голове зажили, тело его поправилось, но разум оставался в прежнем состоянии. Он безмолвно и покорно выполнял то, о чем его просили, тихим голосом без всякого выражения смиренно благодарил за все, что для него делали, но при этом постоянно хмурил брови, а взгляд его запавших глаз был устремлен куда-то за пределы монастырских стен. Казалось, что Элиас в каком-то полубреду видит ту свою часть, которая, казалось, бесследно исчезла. Только во сне, и особенно перед пробуждением, а также перед тем, как заснуть, он бывал возбужден и встревожен, как будто в эти моменты, имеющие некоторое сходство со смертью, пелена, скрывавшая страшные воспоминания от него самого, становилась прозрачнее, но до конца не исчезала.
Ив вышел во двор вслед за Кадфаэлем. Он был взбудоражен и взволнован.
Когда Кадфаэль вышел из лазарета, он увидел, что мальчик слоняется возле дверей.
— А не пора ли тебе в постель. Ив? У тебя был такой долгий, трудный день!
— Но я еще не хочу спать! — нервно ответил мальчик. — Я не устал. Позвольте мне посидеть с братом Элиасом, пока вы будете на повечерии. Мне бы хотелось чем-нибудь заняться.
«Ну что ж, возможно, так будет лучше для него, — подумал Кадфаэль. — Если мальчик сделает что- нибудь полезное, ему станет легче. Когда он будет поить брата Элиаса травяным отваром, капля бальзама прольется и в его смятенную душу».
— Он так и не сказал ничего, что могло бы нам помочь? Он нас не вспомнил? — с тревогой спросил Ив.
— Пока что нет. Иногда он повторяет во сне одно имя, но мы не знаем, кто это. Он произносит это имя горестно, но без тревоги, как будто это кто-то безвозвратно ушедший, кому уже не грозят ни боль, ни опасность. — Хьюнидд. В самом глубоком сне он обычно зовет Хьюнидд.
— Странное имя, — сказал удивленный Ив. — Это мужчина или женщина?
— Это женское имя, валлийское. Мне кажется, хотя я точно не знаю, что это его покойная жена. Причем горячо любимая — настолько горячо, что он не может ее забыть даже во сне. Вероятно, она умерла всего несколько месяцев назад. Приор Леонард сказал, что брат Элиас в монастыре недавно. Он вполне мог попытаться спрятаться в обители от одиночества, но ему не стало легче и среди братьев.
Ив смотрел на монаха взглядом мужчины, пристальным и серьезным. Он теперь был уже близок к пониманию даже таких вещей, которые были пока за пределами его опыта. Кадфаэль дружески потрепал его по плечу.
— Ну что же, посиди с ним, если тебе хочется. После повечерия я кого-нибудь приведу тебя сменить. А если я тебе понадоблюсь раньше, то ты знаешь, где меня найти.
Брат Элиас задремал, потом на минуту открыл глаза, но затем снова уснул. Ив тихо и неподвижно сидел у его кровати, внимательно вглядываясь в это изможденное, но красивое лицо. Он был рад, когда больной просил пить или когда надо было помочь ему повернуться и устроиться поудобнее. В те минуты, когда Элиас бодрствовал, мальчик пытался достучаться до его рассудка. Ив заводил речь о погоде и обычном распорядке дня в этих стенах. Запавшие глаза больного смотрели на него как бы издалека, но пристально и изучающе.
— Странно, — вдруг произнес брат Элиас тихим голосом, скрипучим от долгого молчания. — Я чувствую, что должен тебя знать. Однако ты не монах из этого аббатства.
— Вы меня знаете, — живо подхватил обнадеженный Ив. — Мы недолгое время провели вместе, вы помните? Мы вместе шли из Клеобери и добрались до Фоксвуда. Меня зовут Ив Хьюгонин.
Нет, это имя ничего не говорило несчастному. Только лицо мальчика, казалось, вызывало у брата Элиаса какие-то слабые воспоминания.
— Мог пойти снег, — сказал он. — Мне надо было доставить сюда раку — они говорят, я ее благополучно донес. Они говорят! Я знаю только то, что мне говорят.
— Но вы вспомните, — серьезно заверил его Ив. — К вам вернется память. Вы можете верить тому, что здесь говорят, никто не станет вас обманывать. Рассказать вам что-нибудь? Правду, которую я знаю?
