— В церковь! — прошептал он, отвечая на немой вопрос девушки, — Вход для прихожан!

Если все еще на вечерне, то они должны быть в капелле, а неф большой церкви не освещен. У Йоселина с Иветой еще оставалась возможность уйти незамеченными из монастыря через западный вход, который находился за монастырской стеной и был постоянно открыт, его закрывали только во время возникновения опасности или беспорядков. Йоселин понимал, что даже в этом случае надежды на спасение почти нет, однако если дело обернется совсем плохо, то церковь — это все-таки убежище.

И все же неосторожное движение выдало их. У ручья, где теперь, похрапывая и подрагивая, стоял Бриар, раздался крик:

— Он там! Пошел обратно в сад! Окружай его! Живее!

Кто-то засмеялся, несколько мужчин поднимались вверх по склону, но без особой спешки. Они были уверены, что на этот раз добыча не уйдет от них.

Рука в руке, Йоселин с Иветой миновали травный сад и мостик через канаву, пробежали по темной аллее вдоль подстриженной живой изгороди и оказались на большом монастырском дворе, открытом и опасном. Но что было им делать? Другого пути у них не оставалось. Сгущающаяся темнота могла, конечно, скрыть черты их лиц, но никак не их поспешное бегство. До церкви они так и не добрались. Дорогу преградили вооруженные люди. Юноша с девушкой бросились было к привратницкой, где на стене уже горели факелы, однако еще двое людей, гремя оружием, встали плечом к плечу прямо перед воротами. Со стороны сада, не торопясь и посмеиваясь, вышли преследовавшие беглецов люди. Тот, что шествовал впереди всех, вышел на освещенное место, и в колеблющемся пламени факелов показалось ухмыляющееся лицо того самого проницательного или хорошо осведомленного человека, который предложил своему начальнику обыскать епископский дом и прилегающие к нему постройки, за что и получил похвалу. Ему снова повезло. Шериф и почти все его люди прочесывали лес, но именно горстке оставшихся людей удалось загнать зверя!

Йоселин оттеснил Ивету к стене странноприимного дома, где начинались ступеньки крыльца и заслонил грудью. Хотя юноша был совершенно безоружен, наступавшие выжидали и очень осторожно надвигались на него, смыкая круг.

— Уходи, любимая! — сказал Йоселин мрачно и спокойно, не поворачивая головы и не отрывая взгляда от наступающих врагов. — Оставь меня! Никто и пальцем тронуть тебя не посмеет.

— Нет, я не уйду! — инстинктивно шепнула Ивета ему в ухо, но, сообразив, что таким образом связывает Йоселина по рукам и ногам, она повернулась и поднялась на несколько ступенек. Но не более! Ни на одну ступеньку! Лишь настолько, чтобы освободить Йоселину руки и не стоять у него на дороге, но все-таки достаточно близко, чтобы в случае необходимости прийти на помощь и разделить с ним его участь, чем бы дело ни кончилось, — наказание или свободу.

— Уходи! — крикнул Йоселин в гневе и отчаянии. — Бога ради, уходи!

Однако при этом он повернул голову к Ивете, что и погубило его. Эта мгновенная задержка дала преимущество его врагам, и они бросились на него с трех сторон, словно свора гончих.

Тем не менее взять верх над безоружным человеком оказалось не так-то просто. До сих пор все происходило в зловещей тишине, и вдруг звуки смешались: крики сержанта, привратников, послушников, работников, гостей — все сбежались на шум, чтобы узнать, что случилось. Одни голоса приказывали, другие отвечали, шум стоял такой, что и мертвый встал бы из гроба! Первый из нападавших, что бросился на Йоселина, явно не рассчитал своего маневра и ловкости юноши, ибо тут же напоролся на такой удар кулаком, что его отбросило назад, и он свалил с ног двух своих товарищей. Но тут же двое других набросились на Йоселина. Того, что ухватил его за одежду, Йоселин со всей силы ударил локтем поддых и сбросил с себя, но другой в это время ухватился сзади за болтающийся капюшон Йоселина и принялся душить юношу, дабы тот сдался. Йоселин рванулся вперед, и, хотя вырваться ему не удалось, ткань разорвалась, и он смог перевести дыхание. Ни секунды не медля, он ударил каблуком по голени сержанта, раздался душераздирающий вопль. Сержант отпустил юношу и схватился за ушибленную ногу. Йоселин не стал терять времени и бросился на противника, но не для того, чтобы продолжить драку, а чтобы ухватить за рукоять кинжал, что висел у сержанта на поясе. Кинжал вышел из ножен легко и свободно, как по маслу, и Йоселин быстрым взмахом очертил клинком вокруг себе круг. Клинок так и сверкал в свете факелов!

— Подходи! — крикнул юноша. — Возьми меня, попробуй! Обойдется недешево!

— Он сам захотел! — крикнул сержант. — Взять его! Он ответит за это!

Люди шерифа обнажили мечи, в сумерках блеснуло полдюжины маленьких молний. Шум сразу смолк, уступив место звенящей тишине. И в этой тишине, завершив вечерню, из церкви стали выходить братья монахи и стали интересоваться причиной беспокойства в их тихой обители. Над двором, словно гром, прогремел сильный, властный голос:

— Остановитесь! Пусть никто не двигается с места!

Все замерли как стояли, осмеливаясь лишь смиренно повернуть лицо в сторону говорившего. Рядом с готовыми броситься в схватку людьми стоял аббат Радульфус — строгий, сухой, спокойный. В пламени факелов он казался отверженным ангелом, глаза его горели, лицо было холодно как лед. Со всем своим нормандским высокомерием и надменностью, стоявший подле аббата приор Роберт казался жалким и ничтожным в сравнении с ним. Столпившиеся сзади братья в изумлении перешептывались, ожидая, что вот-вот грянет молния.

В эту минуту ноги отказались повиноваться Ивете, она села на ступеньку и опустила лицо в колени, чувствуя слабость и облегчение. Ведь аббат здесь, значит, убийства не будет! Во всяком случае все будет по закону. Только не смотреть по сторонам! В ожидании чуда Ивета принялась истово молиться, без слов.

Когда она уняла дрожь, которая била все ее тело, и подняла голову, то увидела во дворе толпу народа, а оглядевшись, заметила, что людей все прибывает. В воротах как раз появился Жильбер Прескот и стал спешиваться. Его люди, которые после бесплодной охоты за беглецом по лесам и полям возвращались домой по одному, по двое, входили на двор и с удивлением смотрели на открывшееся их глазам зрелище. Шерифу понадобилось некоторое время, чтобы при дрожащем свете факелов узнать в юноше, прижавшемся спиной к стене странноприимного дома, того самого человека, которого обвиняли в убийстве и воровстве и ради поимки которого он целых два дня прочесывал окрестные леса.

Шериф решительно шагнул вперед.

— Милорд! — обратился он к аббату. — Что это такое? Преступник находится у нас под боком. И где? В стенах обители! Что происходит?

— Именно это я и намерен выяснить, — мрачно заметил аббат. — И поскольку это происходит в стенах обители, дело подлежит моей юрисдикции. С вашего позволения, сэр Жильбер, я нахожусь здесь в своем праве расследовать эту непристойную драку. — Сверкающими очами аббат обвел стоявших вокруг вооруженных людей шерифа. — Потрудитесь убрать своих людей. Я не допущу, чтобы в стенах обители обнажали оружие и чинили насилие. — Столь же гневный взгляд последовал в сторону Йоселина, который с кинжалом в руках стоял у стены в напряженной позе. — А тебе, юноша, если мне не изменяет память, я уже имел случай говорить подобные слова и напоминать, что у нас есть своя темница. И ты вполне можешь оказаться в этой темнице, если немедленно не бросишь свой кинжал. Что ты можешь сказать в свое оправдание?

Йоселин отдышался уже вполне достаточно для того, чтобы говорить в свою защиту. Он поднял руки, показывая, что на поясе у него нет ни меча, ни кинжала.

— Отец, я пришел в эти стены совершенно безоружным, — сказал он. — Но посмотрите, сколько их на меня одного! Я просто позаимствовал то, что мне было предложено, дабы защитить свою жизнь, а не затем, чтобы взять чужую. Я защищал свою жизнь и свою свободу! В чем бы меня ни обвиняли, я ничего не крал и никого не убивал. И покуда жив, я буду утверждать это, находясь под вашей юрисдикцией или под любой другой. — Затем, то ли от отчаяния, то ли поддавшись своему гневу, который прямо-таки душил его, он добавил: — Неужели вы позволите им взять мою голову, когда я ни в чем не виноват?

— Советую тебе говорить пристойно со мной и с представителями светской власти, — строго сказал аббат. — И подчиниться закону. Верни кинжал. Ты видишь, теперь он тебе не поможет.

Некоторое время Йоселин смотрел в глаза аббата мрачно и враждебно, затем неожиданно протянул рукоять кинжала его хозяину. Тот осторожно вышел вперед, взял кинжал и, с видимым удовлетворением вернув его в ножны, вновь отступил.

— Отец, — вымолвил Йоселин, и это был скорее вызов, нежели просьба, — теперь я целиком полагаюсь на ваше милосердие. На вашу справедливость я полагаюсь куда больше, нежели на справедливость закона.