таким размашистым шагом, что брат Эдмунд едва поспевал за ним торопливой рысцой. Ряса приора развевалась, а его надменное лицо выражало крайнее неудовольствие и тревогу.

— Я послал человека в Шрусбери, — объявил Роберт собравшимся, — дабы известить шерифа о случившемся, ибо, как мне сказали, этот человек умер не естественной смертью, а был отравлен. Безусловно, это страшное преступление затрагивает и нашу обитель, но поскольку оно произошло вне монастырских стен, то и не подлежит ведению аббатского суда. (Похоже, приор и этому был рад, и его можно было понять!) А посему расследовать это дело вправе только светские власти. Нам же надлежит во всем им содействовать, ибо это наш долг.

Он сочувственно склонился к вдове и произнес подобающие слова соболезнования, а также заверил ее в том, что обитель возьмет на себя заботы о похоронах. Однако держался Роберт все это время с видом человека, которому нанесли смертельную обиду. И надо же случиться такому именно теперь, когда он вступил в управление аббатством! А тут еще и этот злосчастный подарок. Надо будет устроить бедняге пристойные похороны и подыскать ему укромное местечко неподалеку от церкви, и пусть этой историей занимается шериф, как ему и положено, лишь бы удалось замять ее поскорее. С трудом пересиливая отвращение, Роберт остановился в дверях спальни и, торопливо пробормотав молитву, поспешил уйти. В душе он винил за постигшее его испытание каждого из присутствовавших, но более всего брата Кадфаэля: и зачем он только ляпнул, что Бонел отравлен! Теперь аббатству придется выяснять обстоятельства этого дела. К тому же, соглашение с Бонелом так и не было утверждено. Приор опасался, что Малийли может уплыть у него из рук. Интересно, кому после смерти Бонела достанется этот жирный кусок, коль скоро договор с обителью так и не вступил в силу? Может быть, удастся уговорить наследника подтвердить решение покойного и заручиться его согласием прежде, чем тот успеет сообразить, от чего отказывается?

— Брат, — промолвил Роберт, опустив свой взгляд на Кадфаэля, который был ниже приора на целую голову, — ты заявил, что Бонела отравили, но прежде чем сообщать это людям шерифа, я хотел бы услышать, на каком основании ты выносишь столь уверенное суждение. Разве не мог несчастный нечаянно проглотить что-то вредное? А бывает и так, что нежданный недуг уносит в могилу человека, казавшегося вполне здоровым. Что же навело тебя на мысль о преступлении?

— Характер недомогания, — отвечал Кадфаэль, — у него жгло и щипало губы, нёбо и горло, потом горло онемело, так что он не мог не только глотать, но и свободно дышать. Глаза вылезли из орбит, все тело оцепенело, а сердце еле билось. Я уже видел такое раньше, и тогда я точно знал, что проглотил тот человек. Да может, и ты, отец приор, припомнишь: несколько лет назад, во время ярмарки, пьяный возчик забрел в мой сарай, да и приложился к бутыли, думая, что там хмельное. Тогда я сумел спасти его — времени прошло немного и яд не успел подействовать. Ну а к мастеру Бонелу я поспел слишком поздно. Но признаки те же, я их сразу узнал, и потому мне ясно, какой яд был использован. А кроме того, этот яд имеет особый запах, и именно так пахло изо рта покойного, а еще этот запах имеют остатки того самого блюда, которое ты ему прислал.

Если приор Роберт не побледнел при мысли о том, к каким выводам все это запросто может привести, то лишь потому, что лицо его и так было белее слоновой кости. Но надо отдать ему должное: он был человеком не робкого десятка и потому спросил напрямик:

— Ну коли уж ты так уверен, то скажи, что это за яд?

— Это мазь, которую я приготовил от ломоты в костях и суставах. Основной запас хранится у меня в кладовой, но я знаю и еще одно место, где можно было раздобыть это снадобье, — наш лазарет. Яд получают из корня растения, которое называют монаший капюшон, из-за формы цветка, а порой его кличут волчьей отравой. Растирание из этого корня отлично утоляет боль, но не приведи Господи его проглотить.

— Но если ты умеешь готовить снадобья из этого растения, — холодно и неприязненно произнес Роберт, — то это, безусловно, может и кто-то другой. Вовсе не обязательно, чтобы этот яд попал сюда из нашей обители, разве не так?

— Это маловероятно, — уверенно заявил Кадфаэль, — уж то, что я сам готовил, я смогу определить по запаху. Это мой состав — здесь и порей, и горчица, не один монаший капюшон — я сразу узнал. В этом у меня сомненья нет, так я и шерифу скажу.

— Хорошо, когда человек узнает дело своих рук, — с прежним холодком промолвил Роберт. — Если так, то можешь остаться здесь и сообщить лорду Прескоту или тем, кого он пришлет, все, что ты думаешь по этому поводу. Сперва я сам поговорю с ними, ибо ныне я в ответе за порядок и спокойствие в нашей обители, а потом скажу, чтобы они зашли сюда. Когда же они выяснят все, что им нужно, дай знать брату Эдмунду, чтобы он обрядил тело и поместил в часовне.

— Мадам, — обратился он ко вдове совершенно иным тоном, — вы не должны думать, что это несчастье помешает вам пользоваться нашим гостеприимством. Мы скорбим вместе с вами и не станем усугублять вашу печаль. Если вам что-то потребуется, пошлите ко мне вашего слугу.

Брату Эдмунду, который с несчастным видом вертелся поблизости, приор сказал:

— Пойдем со мной. Я хочу посмотреть, где хранятся такие снадобья и насколько легко посторонний может до них добраться. Брат Кадфаэль останется здесь.

Приор вышел тем же размашистым шагом и столь же величаво, как и пришел, а Эдмунд так же суетливо засеменил за ним по пятам. Кадфаэль глядел Роберту вслед и размышлял: конечно, для приора, который только что приступил к исполнению столь высоких обязанностей, случившееся представляло серьезную неприятность, и он, конечно, постарается приписать эту смерть какой-нибудь естественной причине. Но даже и в этом случае аббатство окажется в непростом положении, достаточно вспомнить о неутвержденном соглашении. И, само собой, Роберт готов из кожи вон лезть, только чтобы на обитель не пала тень ужасного подозрения в убийстве, и уж коли нельзя будет не признать, что Бонел отравлен, то лучше всего свалить это злодеяние на какого-нибудь бродягу, не имеющего никакого отношения к монастырю. Трудно винить приора в этом, но Кадфаэль не мог примириться и с тем, что изготовленное им снадобье, призванное облегчать страдания, было использовано для того, чтобы лишить человека жизни.

Вздохнув, монах обернулся к удрученным домочадцам, и взгляд его встретился со взглядом вдовы. В глазах ее не было слез; она смотрела на него и многое читалось в ее лучистом взоре: казалось, она сбросила с плеч лет двадцать и освободилась от тяготившего ее нелегкого бремени. Кадфаэль подумал было, что сердце женщины, потрясенной горестной утратой, вовсе не разбито, но нет, за этим крылось нечто иное. Сейчас это была та самая Ричильдис, с которой он расстался в семнадцать лет. Слабый румянец проступил на ее щеках, едва заметная улыбка тронула губы. Она глядела на него так, словно их что-то связывало, и только присутствие посторонних удерживало ее от того, чтобы заговорить об этом.

Какой-то миг он пребывал в полной растерянности, но почти сразу понял, в чем дело и какую ловушку уготовила ему судьба. Уходя, приор Роберт назвал монаха по имени, какое не слишком часто встречается в здешних краях. Что еще нужно было женщине, которая, возможно, уже пыталась припомнить, где она слышала этот голос, где видела ту же походку, чтобы связать все воедино?

Теперь ему будет трудно оставаться в этом деле непредвзятым и беспристрастным. Ричильдис не только узнала его: глаза ее говорили о том, что она благодарит его и уверена в том, что может на него положиться, — Кадфаэль даже не осмеливался представить себе, до каких пределов.

Жильбер Прескот, который занимал пост шерифа Шрусбери с тех пор, как прошлым летом город перешел под власть короля Стефана, обосновался в Шрусберийском замке. Он укрепил его для своего короля и правил оттуда умиротворенным ныне графством. Если бы в то время, когда в замок прибыло известие от приора Роберта, помощник шерифа находился в городе, Прескот, скорее всего, поручил бы разбираться с этим делом ему. Брат Кадфаэль был бы этому только рад, ибо не сомневался в проницательности Хью Берингара. Однако тот был в отлучке, в собственном маноре, и в дом у мельничного ручья отправили сержанта в сопровождении двух вооруженных стражников.

Сержант был рослым, бородатым мужчиной с зычным голосом. Шериф полностью доверял ему и предоставил полномочия действовать от своего имени. Прежде всего сержант обратился к брату Кадфаэлю как к монаху обители, откуда известили о случившемся. Кадфаэль и поведал ему обо всем, что происходило с того момента, как его позвали к больному. Приор Роберт, разумеется, успел сообщить сержанту о том, что блюдо, послужившее, возможно, причиной смерти, было послано с его собственной кухни, по личному его