Взобравшись на дерево на опушке леса, Торольд устроился в развилке, уплетал остатки захваченного с собой хлеба да пару яблок, сорванных с яблони на границе монастырских владений. За рекой, на западе, высился могучий утес, стены и башни замка, а дальше, направо, среди деревьев, теснились шатры королевского лагеря. Судя по тому, сколько народу отправилось шуровать в городе да в аббатстве, в лагере почти никого не осталось.

Хотя раны еще побаливали, тело Торольда, к немалому его удовлетворению, совсем неплохо ему подчинялось. Признаться, он даже удивлялся этому. Гораздо сильнее были душевные муки. Правда, ему не так уж далеко пришлось тащиться пешком, а стало быть, утруждаться: залезть же на раскидистое, с густой кроной, дерево было и вовсе пустяком, однако до чего приятно ощущать, как повинуются травмированные мускулы. Рана на бедре почти не беспокоила юношу, и даже более глубокая рана на плече не лишила его возможности владеть рукой. Другое мучило и терзало его: он исстрадался, думая о Годит, маленьком братишке, который так неожиданно превратился то ли в сестренку, то ли в еще более дорогое существо. Конечно, он доверял брату Кадфаэлю, но нельзя же взваливать всю ответственность за девушку на монашеские плечи, пусть даже такие крепкие и широкие. Торольд одновременно и сгорал от нетерпения, и страдал от неизвестности, не забывая, однако, поедать краденые яблоки. Он знал, что необходимо подкрепиться, — скоро ему потребуются все его силы.

Между ним и рекой, вдоль берега Северна, прошел патруль. Торольд замер, не осмеливаясь пошевелиться, пока воины не скрылись из виду в направлении моста и аббатства. Бог весть, какой придется делать круг по окрестностям города, чтобы обойти королевские кордоны.

Сегодня поутру он проснулся, заслышав доносившиеся с моста и разносившиеся над водой звуки, в значении которых он не мог усомниться. Сна как не бывало. Множество народу, и конного, и пешего, топотом сапог и цокотом копыт выбивало монотонный ритм на каменных пролетах моста — гулкое эхо отдавалось над речной гладью, отражаясь от деревянных стен мельницы. Торольд вскочил, еще не понимая, что к чему, оделся, на ходу стараясь скрыть следы своего пребывания на мельнице, и только после этого решился выглянуть. Сходившие с моста войска разворачивались веером, и юноша понял, что медлить больше нельзя. Он не оставил никаких следов — побросал в реку все, что не мог унести с собой, — и припустил через монастырские земли, подальше от двигавшегося по берегу отряда.

Он не знал, почему и на кого устроена эта грандиозная облава, но зато очень хорошо представлял, кто скорее всего в нее угодит, и теперь его единственной целью стало поскорее добраться до Годит, где бы та ни находилась, и заслонить ее от опасности. А лучше всего увезти ее отсюда в Нормандию, где ничто не будет ей угрожать.

У берега реки очередной патруль разделился, продираясь сквозь те самые кусты, в которых Годит нашла раненого беглеца. Солдаты уже осмотрели заброшенную мельницу, но, слава Богу, там не осталось никаких видимых следов. Воины почти скрылись из виду, и юноша, почувствовав себя в безопасности, осторожно спустился с дерева и углубился в лес. Участок королевской дороги, ведущей на Лондон, от моста до часовни Святого Жиля, был по обе стороны застроен лавками и домами, и следовало держаться оттуда подальше. Можно было либо двигаться дальше на восток, а потом выйти на дорогу и пересечь ее где- нибудь за часовней, либо выждать, пока стихнет весь этот переполох, и вернуться назад тем же путем. Вся беда заключалась в том, что Торольд понятия не имел, когда все это кончится, да и сил терзаться неизвестностью из-за Годит у него больше не было. Да, скорее всего он не решится пересечь дорогу около часовни, и хотя ручей для него не преграда — подходить к этому месту напротив аббатских садов будет по- прежнему небезопасно. Может, найти укрытие, залечь там и, улучив момент, прошмыгнуть и спрятаться в куче гороховых стеблей, а там, если все будет тихо, пробраться в садик брата Кадфаэля, о котором он знал только понаслышке, в тот самый сарай, где последнюю неделю проводила ночи Годит... Решено — так он и поступит — пойдет кружным путем. Вернуться — значило бы оказаться поблизости от моста, а там наверняка до наступления темноты появятся солдаты, и неровен час, останутся и на ночь — кому нужна пустая бравада... Юноша жаждал действия, и ожидание казалось ему нестерпимым. Неожиданный налет перепугал, возмутил и переполошил всех окрестный жителей, и в таких обстоятельствах Торольду нужно было особенно остерегаться, чтобы не привлечь к себе внимания. Ведь в здешних краях все жившие по соседству прекрасно знали друг друга, а теперь, когда все были взбудоражены, встретив незнакомого юношу, непременно стали бы его расспрашивать и выяснять, кто он таков. Несколько раз ему приходилось прятаться и пережидать опасность. Люди, жившие поблизости от дороги, первыми испытали все прелести общения с фуражными отрядами, и теперь стремились убраться подальше. Те же, кто работал на дальних полях или пас скот, напротив, тянулись поближе к дороге, торопясь удовлетворить любопытство.

Оказавшись между несколькими спешащими в разные стороны потоками людей, Торольд вынужден был провести мучительный день, скрываясь и выжидая, но в конце концов вышел к дороге дальше того места, где она была перекрыта неумолимыми стражниками Тен Хейта. К тому времени фламандцы обзавелись множеством всякого добра, отобранного у ошарашенных путников, и разжились дюжиной крепких лошадок. Здесь, у поста, кончались городские дома, а дальше расстилались поля да изредка попадались фермы. В полумиле за постом движения на дороге почти не было и ее можно было пересечь почти без опаски. Торольд перебежал дорогу и снова припал к земле в зарослях над ручьем, с опаской озирая окрестности.

Ручей здесь раздваивался: чуть выше по течению, у запруды, от него была отведена протока, вращавшая мельничное колесо. В косых лучах заходящего солнца серебрилось две полоски воды. Время, должно быть, близилось к вечерне. Надо полагать, что вояки короля Стефана уже обшарили аббатство, и теперь прочесывают весь Шрусбери.

На отвесном склоне в тесной долине никто не строился и он порос травой, которой кормились овцы. Торольд скользнул в расселину, одним махом перескочил через мельничную протоку, перепрыгивая с камня на камень, перебрался через ручей и двинулся вниз по течению, перебегая из укрытия в укрытие. Когда он достиг ровного луга, лежавшего напротив убранного горохового поля, приспело время вечерни. Местность здесь была слишком открытая, и ему пришлось отойти от ручья. Юноша нашел купу деревьев и, спрятавшись там, огляделся. Над оградой сада высились крыши монастырских строений и церковная колокольня, но того, что происходило внутри, за стенами, Торольд разглядеть не мог. Вид, открывшийся ему, был вполне мирным: поле, с которого убран урожай, высоченная куча соломы, в которой они с Годит спрятали лодку и сокровища всего девятнадцать часов назад, красновато-коричневая стена, отгораживающая сад, и крутая крыша сарая.

Нужно было или дожидаться темноты, или рискнуть — переправиться через ручей и зарыться в гороховой соломе. Размышляя об этом, юноша сообразил, что ему представился удобный случай. Время от времени поблизости сновали люди, занятые обыденными делами, — пастух гнал стадо с дальнего выпаса, женщины возвращались из лесу с грибами, двое ребятишек погоняли гусей. Торольд мог бы пройти мимо них, и никто не обратил бы на него внимания: правда, если бы он вздумал на глазах у людей перебираться через ручей, да еще лезть в монастырский сад, то, пожалуй, переполошил бы прохожих. К тому же до него доносились не совсем обычные звуки: выкрики, приказы, скрип упряжи и тележных осей. А кроме того, по ближней стороне ручья, ниже по течению, неспешно ехал всадник. Он приближался, окидывая взглядом луга, словно был специально послан, чтобы следить за выходом из сада. Вероятно, так оно и было, хотя, судя по всему, он относился к этому поручению не слишком серьезно. Всего один человек, но и одного более чем достаточно. Стоит ему свистнуть, и тут же налетит целая свора фламандцев.

Пригнувшись в кустах, Торольд внимательно следил за приближением всадника. Серый в яблоках конь, рослый, но костлявый и нескладный, легко нес своего молодого хозяина — смуглого, черноволосого, с