между ними не было.
И встречается со своим возлюбленным у дуба, подумал Кадфаэль, или в каких других укромных местечках — мало ли куда Энгеларда работа забросит. Так вот, стало быть, как она выучилась английскому языку. Небось и юный сакс благодаря ей поднаторел говорить по-валлийски. Теперь понятно, чего она испугалась, — ей-то просто хотелось поболтать по-английски с незнакомым монахом, а как узнала, что тот и по-валлийски кумекает, переполошилась — вдруг он проболтается ненароком. Она-то ведь выжидала, удерживала отца и возлюбленного от ссор, а потому не хотела, чтобы поползли слухи о том, что она так часто видится с аллтудом наедине, что уже и языку его научилась. Да, тут видно, нашла коса на камень — все готовы стоять на своем, и кто кого переупрямит — Бог весть.
— Вижу я, что у вас в Гвитерине и без нас своих забот хватает, — заметил Кадфаэль Каю при расставании.
— Господь все расставит по своим местам, дай только время, — философски ответил тот и скрылся в темноте.
А Кадфаэля, когда он возвращался по лесной тропинке к дому отца Хью, не оставляло чувство, что Господь, похоже, склонен помогать тем, кто и сам себе малость помогает, или уж, на худой конец, другим не вставляет палки в колеса.
На следующий день к мессе явились все свободные общинники Гвитерина с женщинами и дворней. Нечасто у церквушки отца Хью собиралось столько народу. По мере того как подходили наиболее влиятельные гвитеринцы, священник тихонько называл их брату Кадфаэлю.
— А вот и Ризиарт со своей дочерью. Управляющим и дочкиной служанкой.
Ризиарт был крупным, прямодушным на вид человеком лет пятидесяти, румяным, темноволосым, с короткой седой бородой и резкими чертами лица, выдававшими горячую и страстную натуру, — такой человек легко может вспылить, но не станет таить камень за пазухой. Двигался он легко и стремительно, на приветствия отвечал любезной улыбкой. Платье его почти не отличалось от одежды других, пришедших в церковь общинников: такой же простой покрой, разве что материя получше — добротная домотканая шерсть. Судя по его доброжелательному лицу, Ризиарт пришел на сход без предубеждения, желая выслушать все доводы «за» и «против». Хотя дома у него и не все ладилось, он выглядел человеком счастливым, который, вне всякого сомнения, гордится своей дочерью и любит ее.
Скромно опустив голову и потупив очи, девушка следовала за ним по пятам. По случаю схода она надела туфли, волосы ее были аккуратно причесаны, уложены на затылке и убраны под льняной чепец. Но ошибиться было нельзя — это она, постреленок с высокого дуба, и в то же время богатейшая наследница и самая желанная невеста в округе.
Управляющий был человеком в летах, седовласым, с заметной плешью и рыхлым, добродушным лицом.
— Он Ризиарту не чужой, — шепнул отец Хью на ухо Кадфаэлю, — старший брат его покойной жены, дядюшка Сионед.
— А другая девушка, наверное, служанка Сионед?
Не было нужды называть ее имя — Кадфаэлю оно было уже известно. Застенчиво улыбаясь, с ямочками на щеках, Аннест мелкими шажками проследовала в церковь за своей хозяйкой и наперсницей. Солнечные лучи ласкали ее шелковистые косы.
— Она племянница кузнеца, — пояснил отец Хью, — славная, девчушка. С тех пор как у Бенеда померла жена, она частенько к нему наведывается и печет ему хлеб.
Стоявший рядом с Кадфаэлем брат Джон восхищенно смотрел на Аннест — на ее личико, стройную талию и блестящие косы. Уловив, что она родня Бенеду, молодой монах страстно пожелал, чтобы она заглянула к дядюшке до того, как братья покинут Гвитерин.
— Опусти очи долу, брат, — недовольно проворчал Жером. — Разве пристало монаху так глазеть на женщину?
— Интересно, — пробормотал Джон, — сам-то ты откуда знаешь, что это женщина, ежели глаза у тебя опущены, как предписывает устав?
Если кто и держался как подобало в присутствии женщин, так это брат Колумбанус. Он стоял, молитвенно сложив руки и уставившись себе под ноги.
— А это идет Кэдваллон, — продолжил отец Хью, — ваши добрые братья, конечно, его уже знают. С ним его жена и сын, Передар.
Значит, этот паренек, упругой походкой молодого оленя вышагивающий за своими родителями, и был предназначен в мужья Сионед… И хотя она знала его всю жизнь и в общем-то неплохо к нему относилась, выходить за него не хотела ни в какую. Ну а сам-то жених, интересно, как он чувствует себя в таком положении, подумал Кадфаэль, но достаточно было ему поймать брошенный на Сионед взгляд Передара, как все стало ясно. Да, крепкий узелок здесь завязался. У девушки, судя по всему, достанет выдержки и терпения дожидаться своего часа, а вот про паренька этого не скажешь. Когда он смотрел на нее, лицо его бледнело и в глазах загорался огонь.
Родители его были на вид люди обычные, они привыкли к тихой, спокойной жизни и не сомневались как будто, что и впредь все у них будет идти как по маслу. У Кэдваллона было круглое, мясистое, улыбчивое лицо. Жена его была светловолосой толстушкой и, кажется, довольно ворчливого нрава. А парнишка, видать, удался в кого-то из отдаленных и воинственных предков. На его легкую поступь приятно было посмотреть. Росту он был среднего, однако отменно сложен, и оттого казался выше. Черные, курчавые волосы были коротко острижены. Он был гладко выбрит, с прекрасным цветом лица и смелыми, даже дерзкими глазами. Солнечные блики играли на высоких скулах. Малец уверен в себе — такому небось трудно смириться с мыслью, что его могут отвергнуть, да еще ради безродного чужака. Похоже, он ни в чем не привык встречать отказа.
Точно рассчитав самый подходящий момент, когда церковь наполнилась народом, появился высокий, величавый приор Роберт. Он вышел из крохотной ризницы, а за ним цепочкой проследовали остальные братья. Все заняли свои места, и началась месса.
Разумеется, женщины не могли участвовать в совещании свободных общинников. Не имели права голоса и вилланы
Поэтому, когда месса закончилась, свободные прихожане задержались, а остальные стали неторопливо, не роняя достоинства, расходиться, стараясь, впрочем, оставаться неподалеку, чтобы поскорее вызнать все, как только завершится сход. Те, кто имел право голоса, собрались на лужайке позади церкви. Солнце стояло уже высоко — до полудня оставалось не больше часа. Отец Хью вышел и изложил перед собравшимися суть дела — так, как оно было преподнесено ему. Он был духовным наставником этих людей и сознавал свой долг перед паствой, но у него был долг и перед церковью, служителем которой он являлся. Поэтому он сказал, что принц и епископ благосклонно отнеслись к просьбе монахов из Шрусбери, справедливость которой подтверждалась весомыми доказательствами. Привести эти доказательства он предоставил приору Роберту.
Приор выглядел так, что его самого впору было причислить к лику святых. Он всегда умел произвести впечатление, и наверняка сам предложил провести собрание здесь, на лугу, где солнечные лучи придадут его облику особое великолепие. Впрочем, Кадфаэль, зная о пристрастии приора к внешним эффектам, решил, что на сей раз Роберту все же не изменило чувство меры. Несомненно, он выглядел так, как нужно было для дела, только вот само это дело представлялось довольно сомнительным.
— Не похоже, чтобы их это радовало, — шепнул брат Джон на ухо Кадфаэлю, и видно было, что молодой монах и сам не слишком этим огорчен. Видать, порой брату Джону не чуждо было мелкое ехидство. И он был прав — лица слушателей отнюдь не выражали восторга по поводу чудес, которые валлийская святая устроила для этих англичан. Как ни витийствовал приор, добиться расположения схода ему не удавалось.
Прихожане колебались, переговаривались и переглядывались.
— Ну, если принц Овейн желает этого и епископ дает свое благословение, — нерешительно начал Кэдваллон, — то мы как верные дети церкви и добрые подданные государя, вряд ли…
— Оба, и епископ, и принц, полностью нас поддержали, — высокомерно прервал его приор.
