Гостиная графа Флабонико была переполнена танцорами из труппы Вестриса и множеством ее поклонников. К моменту прихода Алессандро и Лауры Лиа уже была там. Алессандро поймал ее взгляд, она улыбнулась и тут же отвернулась в сторону. Хозяин дома бросился к вошедшим и весело защебетал:

– О, мои дорогие, какая честь! Клянусь вам, Лоредан, я никогда даже не мечтал, что вы когда-нибудь соблаговолите посетить мое скромное жилище. Я, однако, понимаю, что истинной приманкой для вас стали, конечно, танцовщицы. Вы знакомы с ярчайшей среди них звездой – прекрасной Лией, маленькой Габбианой? Пойдемте, пойдемте, разрешите мне представить вас, Лиа. – Он схватил ее за руку и вытащил из окружившей ее небольшой группы гостей. – Нам посчастливилось, что в этот вечер среди наших гостей оказался еще один прославленный венецианец!

Лиа тепло улыбнулась карлику. Она переоделась в простое платье из синего шелка с высокой талией, подпоясанное розовой атласной лентой, – правда, его парижское происхождение было очевидно всем присутствующим на приеме дамам. На плечи накинула цветную шаль. Причесалась Лиа обыденно, будто для танцев, – завязала волосы на затылке толстым узлом, который украсила красная роза. Она выглядела уязвимой, непосредственной как ребенок и была восхитительна.

Лиа только собралась сказать Флабонико, что уже знакома с господином, как хозяин дома выпалил ей без передыху целую тираду:

– Перед вами не кто иной, как уважаемый сенатор и комиссар по морским делам Алессандро Лоредан. Разве, милая, не восхитительно, что он сумел прийти? О Боже мой, только посмотрите в ту сторону: там Вестрис флиртует с госпожой Гонзаго. Надо быть с ней поосторожней! Пойдемте, Лаура, предупредим его!

Флабонико стремглав отошел и тут же скрылся в толпе гостей. Значительно выше его ростом, Лаура, смеясь, поспешила за ним.

Как только Флабонико назвал его имя, Алессандро тут же увидел, что улыбка Лии исчезла.

– Прекрасно, – сказал он, – что нам удалось встретиться снова так скоро.

– Да, очень повезло, – лишенным искренности тоном повторила она. – Мне здесь… немного жарко…

– Позвольте проводить вас на балкон, – предложил он, подавая ей руку.

Она робко взяла ее, и они направились сквозь толпу к открытым французским от пола до потолка окнам на другой стороне гостиной. Они вышли на балкон и остановились у перил, наблюдая за игрой света фонарей и гондол на Большом канале. Он ощутил внезапно наступившую между ними неловкость.

– Возможно, я не должен был навязывать вам свое общество… Вы предпочитаете остаться одна?

– Если бы я хотела быть одна, то не пришла бы сюда, – сказала она с неожиданной холодностью в голосе. Изменение в ее настроении озадачило Лоредана.

– Если посмотреть налево, можно увидеть родовое владение Лореданов, – сказал он как бы между прочим. – Вон то варварское сборище фигур и скульптурных орнаментов, колонн всех размеров и стилей. Дело рук моего деда. Он полностью преобразил существовавшую тогда постройку – весьма элегантную в своей простоте. Полагаю, хотел добиться чего-то такого, что в большей степени отвечало его грандиозным устремлениям.

– Да. – Лиу мало интересовало величие Лореданов. Создавалось впечатление, что она заключила себя в стеклянный сосуд и, находясь внутри него, оставалась красива, но далека и недоступна.

– Я часто думаю о строителях, – заметил Алессандро, надеясь как-то расслабить ее напряженность. – Как ошибаются те, кто полагает, что, воздвигая помпезные сооружения, они обеспечат себе место в памяти потомков. Мы восхищаемся теми или иными постройками, но часто забываем имена их создателей. Так, пожалуй, и должно быть. Вечная жизнь скорее присуща искусству, а не художнику, не слуге.

– За исключением театра, – ответила Лиа. – От него не остается вообще ничего.

– Не уверен, – задумчиво произнес Алессандро. – Я помню, с каким воодушевлением отец рассказывал о великих артистах, которых ему довелось увидеть: о примадоннах Фаустине Бордони и Франческе Куэзони. О величайшем из всех певцов-кастратов – Фаринелли. Он любовно хранил память о них. Но других людей – дожей, сенаторов, которых он знал, отец упоминал редко, лучше всего помнил тех, кто доставлял ему при жизни радость. Я завидую вам, Габбиана.

– Мне? – Она скептически рассмеялась. – Почему влиятельный, вызывающий почтение господин завидует бедной танцовщице, которая едва умеет читать и писать? Вы поражаете меня, синьор Лоредан. Вас уважают, даже боятся.

– Но не любят так, как любят вас. Люди ненавидят тех, кто ими управляет, ненавидят всех, кто внушает страх. Они хотят, чтобы их оставили в покое, позволили жить, любить, избавили от любого вмешательства со стороны подобных нам. Те из нас, кто работает на правительство, не ожидают благодарности за то, что делают, и поэтому никогда не разочаровываются. Когда мы умираем, люди печалятся, но только потому, что боятся – на смену могут прийти правители и похуже.

Они стояли молча, наблюдая за скользящей под балконом гондолой. В ней сидели, обнявшись, двое влюбленных. Гондольер пел веселую песню.

– Странно, – мягко сказал Алессандро Лоредан, скорее обращаясь к себе, чем к своей собеседнице, – ждешь, что наступит момент, когда туман рассеется и ты сможешь хладнокровно и спокойно обозреть свою жизнь. Сделать это объективно, будто речь идет о жизни какого-то другого человека. Еще более странно то, что вам не нравится увиденное. Ваш труд бессмыслен. Друзей нет. Оказывается, что друзья – это роскошь, которую честолюбивые люди не могут себе позволить. Впрочем, простите меня – я вовсе не хотел вогнать вас в тоску.

– Вы совсем не навеваете на меня тоску, – сказала Лиа. – Но что скажете о любви?

– Любовь? Любовь столь же непостоянна, как и слава, – сказал Лоредан.

– Да, это так, – согласилась Лиа. – Слава подобна красивому мыльному пузырю. Он существует, но так хрупок.

– По-видимому, вы уже это испытали, – заметил Алессандро.