Гондола, рассекая темноту, мягко покачивалась на волнах. В небе мерцал полумесяц, отбрасывая отражение на покрытую зыбью поверхность воды.

Фоска вертелась на своем месте и оглядывалась назад. Венеция парила на волнах, тускло брезжила в лунном свете – как всегда гордая, красивая будто мираж. Фоска чувствовала, что этот последний взгляд на город запечатлеется навсегда в ее памяти и сердце.

Она обернулась к Алессандро, и в бледном свете луны он заметил блестки слез на ее щеках.

Гвидо вел гондолу вдоль широкого юго-западного фарватера, что позволяло значительно удалиться от маршрутов французских патрульных лодок. Алессандро знал, где он наймет карету, как только они высадятся на материк. Он хотел снять заброшенный дом в деревне, где они были бы в безопасности, пока он будет набираться сил.

Паоло мирно спал у него на коленях. Алессандро чувствовал на своем лице дыхание ребенка – сладкое и мягкое, как запах цветов. Его ребенок. И Фоски. Он остро чувствовал присутствие Фоски, которая одиноко сидела рядом с ним. Покинув дворец, они не обменялись ни единым словом. Он чувствовал, как Фоска боится язвительного молчания, которым он весьма успешно пользовался в прошлом.

Алессандро не знал, как ему пробиться через отделяющий их друг от друга почти осязаемый барьер, как положить конец долгой ссоре, подобно расселине лежащей между ними.

Он думал о том, что во дворце она выглядела еще красивее, чем в снах, которые мучили его в тюрьме. Тогда он бесился на нее, ругал последними словами ее и ее любовника. Обзывал их, желал, чтобы они очутились в аду. Но когда он, Фоска и Паоло сели в лодку, гнев и обида внезапно исчезли, как исчезает гной из вскрытого врачом нарыва. «Она любит меня. Она выбрала меня», – думал Алессандро.

Ощупью в темноте он нашел ее руку и сжал грязными пальцами. В ответ она приложила его руку к своей щеке. Он ощущал теплую влажность ее слез.

– Я люблю вас, Фоска, – мягко произнес он.

– Мне так жаль, Алессандро, – прошептала она. – Так жаль.

– Ах, Фоска, это мне следует сожалеть.

– Алессандро, я люблю вас, – сказала она. Барьер пал. Расселина сомкнулась. Оказалось, это так легко. Его мать была права: прости и живи. А он чуть опять не оказался в дураках.

Паоло вздохнул и пошевелился на его коленях. Нога Алессандро сильно болела, и он не смог сдержать стона.

– Дайте я его подержу, – предложила Фоска. Алессандро передал ей спящего мальчика и помог поудобнее устроить его на коленях. Он протянул ногу и осторожно растер ее.

– Больно? – озабоченно спросила она.

– Немножко, – признался Он. – Боюсь, госпожа, сегодня вам придется демонстрировать свое умение. Она улыбнулась.

– Это доставит мне удовольствие, синьор!

– Боже мой, а этот парень дрался умело!

– Вы были излишне безрассудны, – сказала Фоска. – Я удивилась.

– И напрасно. Если вспомните, с момента нашей встречи я совершил массу безрассудных поступков.

– Вы сожалеете о вашем последнем поступке? – с хитрецой спросила она.

Он снова взял ее за руку.

– Нет, Фоска, никогда не сожалел.

Лодку покачивало. Гвидо мурлыкал песню. Фоска прикрыла глаза. Все походило на восхитительный сон: летний вечер, поездка с возлюбленным на гондоле при легком ветре с Адриатики, гондольер, поющий любовную песню, Венеция, парящая над волнами, – волшебная и обольстительная.

– Мы никогда не вернемся сюда, – печально сказала она.

– Да.

– Это как сон или представление – захватывающее, шумное и такое реальное, что забываешь, будто это только иллюзия. А потом вдруг наступает конец.

– Я видел здесь незабываемый сон.

– Алессандро, – спросила Фоска после некоторого молчания, – а ваша мать сказала правду? Рафаэлло действительно ваш сын?

Он коротко рассмеялся.

– Насколько мне известно, нет. Слава Богу!

– Вы хотите сказать… ваша мать…