Сначала за собаку случались «бои местного значения», но потом Соломон Михайлович твердо сказал, что собака будет жить на Тверском бульваре, то есть в доме у него и у Анастасии Павловны. Маленький Сева Абдулов, очень тосковавший по Цдришке, ходил с мамой встречаться с ним, и Раневская, очень привязанная к Севе, иногда сопровождала их на эти встречи. Однажды Сева спросил маму, почему его любимая собака живет не у них, а у других людей. Фаина Георгиевна, услышав этот вопрос, сказала: «Севочка, у Цдришки две мамы: Анастасия Павловна и твоя мама. Вот так и будешь ходить к нему в гости, а братик у него только один — это ты».

Елизавета Моисеевна с годами не раз вспоминала эти слова Раневской, вспомнила она о них и на вечере памяти по Соломону Михайловичу. Тогда же Раневская рассказывала со слов Анастасии Павловны о том, как Ццришка, учуяв за сотни верст, что хозяин его погиб, отказывался от еды в течение нескольких дней.

Но вернемся к рассказу Брониславы Захаровой: «Отправить меня к Раневской решила Елизавета Моисеевна Абдулова — я дружила и с ней и с Севой, к тому же мне легко давалось пародирование. Вот и к Раневской я пришла под видом Татьяны Пельтцер: „Броня, давай сделаем так: ты позвонишь в дверь и голосом Татьяны Ивановны сообщишь о своем появлении“. Действительно, очень скоро из квартиры я услышала: „Танечка, я бегу!“ Открыв дверь и увидев мое лицо, Фаина Георгиевна изумилась, глаза ее заметно округлились. Тут же раздался звонок, и в трубке я услышала голос Елизаветы Моисеевны: „Фаина, я тебе все расскажу при встрече, но эта твоя будущая помощница очень хорошо изображает Пельтцер“. Фаина Георгиевна спросила: „Откуда эта студентка знает Пельтцер?!“ Тут я отважилась подать голос: „Я видела спектакли с ее участием, и мне так понравилась ее игра, что я запомнила многие ее фразы и быстро стала ее копировать“».

Фаина Георгиевна окинула взглядом новую знакомую и, спросив ее, что она еще умеет, пригласила на следующий день к 11.00. В назначенное время следующего дня Захарова в игривой кожаной кепке была уже в квартире Раневской. Повязав фартук, она произнесла: «Жду указаний!» — на что Раневская скомандовала: «Идите в ванную и стирайте белье». Заглянув в ванную, Бронислава Ивановна увидела такую картину: ванна была заполнена до краев замоченным бельем, там было все — от верхней одежды до нижнего белья. Захарова с рвением принялась за работу, тщательно терла руками, старательно отстирывая белье «самой Раневской».

После того как Захарова справилась с заданием, Раневская ее спросила: «Сколько же вам лет?» Бронислава Ивановна соврала, что ей двадцать четыре года (на самом деле ей было уже за тридцать). Сообщила, что подрабатывает в фирме «Заря», а в свободное от работы время обучается в Сельхозтехникуме на факультете «Парники». На самом же деле Бронислава в ту пору работала в ТЮЗе, играла в спектакле «Дорогой мальчик» по пьесе Сергея Михалкова. Она предупредила Раневскую, что в ближайшие дни ходить к ней не сможет, так как у нее начинается сессия. Вскоре они сдружились, и по просьбе Раневской Бронислава часто пародировала гостей Раневской, веселя до слез и их, и хозяйку дома.

Прошло какое-то время, и Фаина Георгиевна спросила, сколько она ей должна, на что Бронислава ответила:

— Пятьдесят копеек в час.

— Ты была со мной целые дни, хорошо помогала мне и, кроме того, исправно обеспечивала питанием этих сволочей (имелись в виду голуби, постоянно заполнявшие подоконник Раневской в ожидании корма. — М. Г.). Так мало платить тебе я не могу!

Когда у Раневской появился Мальчик, дружба Захаровой и Раневской стала еще крепче: «Все это время, пока я „подрабатывала“ у Раневской, она не догадывалась, кто я такая, и даже не предполагала, что я уже состоявшаяся актриса». И вот 31 декабря в одиннадцать часов вечера, когда Бронислава накрывала на стол, раздался звонок в дверь, на пороге появилась знакомая Брониславе женщина — кассир из театра, принесшая Фаине Георгиевне зарплату. Захарова поняла, что ее разоблачили, и действительно вскоре из коридора раздался голос Раневской:

— Деточка, как ваша фамилия?

— Захарова! — крикнула Бронислава.

— Так вы, оказывается, деточка, моя коллега? Всякое со мной случалось, но такого еще не было! Я никогда не прощу Лизе этого! Теперь я понимаю, почему ты не хотела брать деньги за свой тяжкий труд.

— Фаина Георгиевна, Елизавета Моисеевна, поверьте, не виновата, и она, и я искренне хотели вам помочь.

— Нет, я не могу этого простить! — буквально рыдала Раневская.

Потом она мне рассказала, что кассир, принесшая зарплату, спросила:

— А что у вас делает актриса Захарова?

Но этого разоблачения оказалось недостаточно. В 11.30, перед самым Новым годом, поздравить Раневскую зашла соседка, жена писателя Ардаматского, и вместо поздравления задала вопрос:

— Фаина Георгиевна, а что у вас делает Броня?

На сей раз Раневская ответила спокойно:

— Если бы этот вопрос прозвучал час назад, меня бы хватил инфаркт!

Бронислава Ивановна продолжает:

«Мы с Фаиной Георгиевной очень мило встретили этот Новый год, а в первом часу ночи пришла Нина Станиславовна Сухоцкая, с которой, как оказалось, мы знакомы. Это была одна из самых незабываемых встреч Нового года. Я часто бывала у Раневской в больнице, а потом, после ее возвращения, какое-то время жила у нее. Даже научилась ставить укол с инсулином, правда, у меня появились „соперницы“ — участковые врачи приходили каждое утро делать уколы, только бы пообщаться с Раневской. Принимала она врачей по-царски: кофе, чай, шоколад. Очень любила беседовать с врачами и не только на медицинские темы. Часто вспоминала о врачах, которых помнила еще по Таганрогу. Однажды, достав томик писем Чехова, прочла: „…B Таганроге, кроме лечебницы Гордона, будет еще водопровод, трамвай и электрическое освещение. Боюсь, что электричество не затмит Гордона, и он долго еще будет показателем таганрогской культуры“». Фаина Георгиевна рассказала, что областная физиотерапевтическая больница, основанная в Таганроге Давидом Марковичем Гордоном, заведовавшим этим учреждением до своей кончины, какое-то время носила его имя: «Я еще помню новейшее по тем временам оборудование, находившееся в водолечебнице. Сам Чехов был пациентом Давида Гордона. Он нередко доверял свое здоровье этому врачу».

Продолжим рассказ Брониславы Ивановны: «По утрам, когда врачи сообщали, что сегодня не могут, она просила меня: „Если приласкаешь Мальчика, то разрешу тебе вколоть инсулин“. Сейчас уже точно не помню, сколько лет я помогала Раневской — кажется, с 1976 года по 1982-й. Но в памяти моей остался каждый час общения с ней. Величественная, даже великая, сидела она за столом и вспоминала Ахматову и то, как любила она произведения Бабеля в исполнении Раневской, в особенности „Закат“. Я однажды попросила ее прочитать этот рассказ, на что получила ответ: „Без Анны Андреевны я забыла, но прочту кое-что другое“. И тогда я услышала в ее гениальном исполнении „Раввина“ Бабеля. Она так читала этот рассказ, что мурашки бегали по коже. Я впервые услышала мелодию еврейского языка на русском. Потом она была задумчивой, сосредоточенной; в нормальное состояние возвращал ее Мальчик, который, казалось, тоже был увлечен ее чтением: „Мальчик, родной мой! Я и не заметила, как родила собаку. Скажите правду, Бронислава, он похож на меня?“ — спрашивала Раневская, лаская Мальчика».

Бывало, что Раневская ревновала Мальчика к Броне. Она даже сочинила стихи по этому поводу, носившие название «Посвящение Масику, изменившему мне ради Брониславы Захаровой»: