Вскормила чуждая семья...

На том месте, где говорится:

...Решились меж собой

Мы жребий испытать иной,

он остановился и сказал:

- Тут говорит его любовница, - и продолжал:

Елена

Благословляю этот миг,

Он отдал мне, мой друг, тебя!

Ты не преступник, ты велик.

Ты мой навек, а я твоя!

- Позвольте, Никон Семеныч, я вас опять перебью: кто же будет играть эту роль? Надобно прежде это решить.

- Я не знаю-с, это - ваше дело.

- Но как же все мое дело; не могу же я придумать все, что придет вам в голову?! Дарья Ивановна, это ваша роль.

Дарья Ивановна насмешливо покачала головой:

- Почему же вы думаете, что моя? Неужели же вы находите, что я похожа на любовницу разбойника? Мне это досадно!

Матрена Матвевна взглянула на Аполлоса Михайлыча многозначительно.

- Фанечка, эту роль ты должна играть, - отнесся он к племяннице.

Но та, несмотря на любовь к искусству, на этот раз что-то сконфузилась.

- Я не сыграю, mon oncle, - произнесла она.

- Неправда, та bonne amie[24], неправда!.. Матрена Матвевна, она ведь должна играть?

- Она, непременно она... она молоденькая, хорошенькая, а мы все старухи, - решила вдова.

- Я, mon oncle, не умею играть драматических ролей.

- Никон Семеныч тебя научит, и я тебе слова два - три скажу.

- Я у вас буду учиться, mon oncle, - отвечала девушка.

Рагузов начал читать и прервал этот разговор. Наконец он кончил.

- Стало быть, поэма ваша, Никон Семеныч, должна будет идти отдельно от дивертисмана?

- Непременно!

- В таком случае надобно назвать ее драматической фантазией, - произнес Аполлос Михайлыч.

- Пожалуй, - отвечал трагик и встал.

- Ну-с, - отнесся Дилетаев к Дарье Ивановне, - теперь ваша очередь; во-первых - пропеть, а во- вторых - сыграть качучу для Фани на фортепьянах.

- У меня горло болит, Аполлос Михайлыч, - возразила она.

- Все равно-с, болит ли оно у вас, или нет, - мы этого не знаем, но просим, чтобы вы нам пропели.

- Спойте, Дарья Ивановна, дайте отдохнуть душе, - шепнул ей на ухо Мишель.

Дарья Ивановна встала и села за фортепьяно; голос ее был чрезвычайно звучен и довольно мягок: он поразил всех; один только Рымов, кажется, остался недоволен полученным впечатлением.

- Каково соловей-то наш заливается? - отнесся к нему Юлий Карлыч.

- Она не понимает, что поет, - отвечал тот и отошел.

Никон Семеныч прослушал весь романс с необыкновенным восторгом.

- Madame, je vous supplie, faites moi l'honneur d'accepter un role dans ma piece. Vous avez tant de sentiments... J'arrangerai un petit air tout expres pour votre voix...[25] - отнесся он, от полноты чувств, к Дарье Ивановне на французском языке.

- Je n'ai jamais parle et chante sur la scene[26], - отвечала та небрежно и отвернулась от трагика.

- Прелесть! Чудо! - говорил Аполлос Михайлыч, качая головою.

- Попросите, пожалуйста, чтобы Дарья Ивановна играла в моей пиесе; я напишу для них романс. Это будет очень эффектно, - обратился к хозяину трагик.

- Вряд ли станет она играть! Дай бог, чтобы что-нибудь пропела, отвечал Дилетаев. - Мишель! Поди сюда! - кликнул он племянника. - Будет ли у нас Дарья Ивановна играть?

- Я почему знаю, спросите ее.

- Попроси ее, мой друг, участвовать.

- Что ж мне ее просить... Я ничего у вас не понимаю, - проговорил Мишель и, отошед от дяди, опять заговорил с Дарьей Ивановной.

- Фанечка! - начал хозяин. - Что же твоя качуча?

- Сейчас начну, mon oncle, - ответила девушка и убежала в свою комнату за кастаньетами.

Дарья Ивановна, по просьбе Аполлоса Михайлыча, заиграла качучу; Фани начала танцевать. Нельзя сказать, чтобы все па ее были вполне отчетливы и грациозны; но зато во всех пассивных скачках, которыми исполнен этот танец, она была чрезвычайно энергична. Аполлос Михайлыч, Никон Семеныч, Матрена Матвевна и Юлий Карлыч хлопали ей беспрестанно; оставались равнодушными зрителями только комик, который сидел в углу и, казалось, ничего не видал, и судья, которому, должно быть, тоже не понравился испанский танец.

'Этакое нахальство: для девицы, кажется, и неприлично бы было; простая мужичка не согласится этак ломаться!' - сказал он про себя.

Качучею заключился вечер испытательного чтения. Общество снова возвратилось в гостиную; Аполлос Михайлыч еще долго рассуждал о театральном искусстве, и у него опять начался жаркий спор с Рагузовым, который до того забылся, что даже собственную комедию Дилетаева назвал пустяками. Аполлос Михайлыч после этого перестал с ним говорить. Комик раньше всех простился с хозяином, который обещался на другой же день прислать ему роль. Трагик уехал вскоре за ним. Дарью Ивановну поехал провожать Мишель. Фани принялась читать 'Женитьбу'. Матрена Матвеева очень долго сидела с хозяином в гостиной и о чем-то потихоньку разговаривала с ним. Все гости отправились, конечно, в экипажах; один только Рымов пошел пешком, повеся голову.

'Что это такое: где я был? Точно сумасшедший дом, - рассуждал он сам с собою, - что такое говорил этот господин: классическая комедия, Мольер не классик... единство содержания... 'Женитьба' - фарс, черт знает что такое! Столпотворение какое-то вавилонское!.. Хорош же у них будет спектакль... и комедия хороша, нечего сказать. Вместо стихов - рубленая солома, но главное: каков виконт-то волокита, - тьфу ты, проклятые! Ничего подобного и не слыхивал! Видно, в самом деле старуха моя права; все это глупости, и глупости-то страшные! Или уж я очень одичал, так не понимаю ничего, - черт знает что такое?'

Пришед домой, он застал жену в постели, с повязанной головой. Рымов посмотрел на нее. Анна Сидоровна отвернулась.

- Аннушка! Что с тобой? - спросил он, раздеваясь; но она не отвечала.

- За что ты сердишься? Что такое я сделал? Больна, что ли, ты?

- Да, - отвечала она.

- Что такое у тебя болит?

- Да вам зачем? Играйте там, дайте хоть умереть спокойно.

- Опять старые песни!

- Лучше бы к какой-нибудь поганой актрисе вашей отправились ночевать. Зачем меня пришли мучить?

- Тьфу ты, дура этакая! Лежи же, валяйся... терпения нет никакого!

- Что ж вы, подлец этакой, ругаетесь? Ступайте вон! Квартира моя разбойник! Еще убьете ночью, пожалуй.

Рымов плюнул и ушел в другую комнату, погасил свечу и лег на голом диване. Прошло часа два, но ни муж, ни жена не спали; по крайней мере так можно было заключить из того, что один кашлял, а другая потихоньку всхлипывала. Наконец, Анна Сидоровна встала и подошла к дверям комнаты, где лежал муж.