Впервые я молился не за себя, а за других, я просил, чтобы все записи во всех моих блокнотах, на всех моих кассетах, во всех конвертах и пакетах моей комнаты оказались вымыслом, чтобы мертвые ожили, пропавшие нашлись, чтобы все эти жизни могли быть прожиты заново. Потом я стал молиться за мать и сестру, за тетушек и дядюшек, за друзей — хороших и плохих, и, наконец, за отца, где бы он ни был. Аминь.
Некоторое время я сидел так, опустив голову и сложив руки, слушая звуки дома и стук своего сердца, пытаясь отделить одно от другого.
Потом я встал с кровати Жанетт и, закрыв за собой дверь, вернулся в
Я спустился на первый этаж и вошел в кухню, поднял крышку помойного бака, закрыл шкафчики и двери, благодаря Бога, что никто не вызвал легавых. Я поставил чайник и, когда он закипел, заварил себе чай с молоком и пятью большими ложками сахара. Я пошел с чашкой в гостиную, врубил телик и стал смотреть на белые кареты скорой помощи, рвавшиеся сквозь сырую черную ночь, унося в разных направлениях жертв взрыва, в то время как чертов Санта и какой-то полицейский чин недоумевали, как можно было сотворить такое, да еще и прямо под Рождество.
Я закурил, глядя на футбольные таблицы и проклиная «Лидс юнайтед». Интересно, какая игра будет сегодня на Матче Дня и кого пригласят на ток-шоу Паркинсона.
Я замер, услышав, как кто-то постучал в окно, затем в дверь. Я вспомнил, где я и что я наделал.
— Кто там? — спросил я, стоя посреди комнаты.
— Клер. А вы кто?
— Клер??? — Я повернул задвижку и открыл дверь, сердце мое колотилось со скоростью девяносто миль в час.
— А, это ты, Эдди.
Сердце замерло.
— Ага.
— А Пола дома? — спросила шотландка Клер.
— Нет.
— А, ясно. Я увидела, что свет горит, и подумала, что она вернулась. Извини, — улыбнулась шотландка Клер, щурясь на свет.
— Нет, она еще не вернулась, извини.
— Да ничего, я к ней завтра зайду.
— Ага. Я ей передам.
— Дорогуша, а у тебя все нормально?
— Да, отлично.
— Ну ладно, тогда пока.
— Спокойной ночи, — ответил я, мелко и часто дыша, и закрыл дверь. Шотландка Клер сказала что- то, но я не расслышал. Затем шаги ее стали удаляться по улице.
Я сел обратно на диван и уставился на школьную фотографию Жанетт на телевизоре. Рядом с ней стояли две открытки: одна с избушкой в заснеженном лесу, другая просто белая.
Я вынул из кармана простое белое приглашение Джонни Келли на вечеринку Дональда Фостера и подошел к телевизору.
Я выключил Макса Уолла[28] и гонки и вышел в тихую ночь.
Щелк.
Обратно к большим домам.
Вуд-лейн, Сандал, Уэйкфилд.
Переулок был заставлен машинами. Я осторожно пробирался между «ягуарами» и «роверами», «мерсами» и БМВ.
Тринити-Вью — в свете прожекторов и в праздничных украшениях.
Огромная елка стояла на газоне перед домом, увешанная белыми огнями и мишурой.
Я пошел по подъездной дорожке в направлении вечеринки, ориентируясь на вопли перекрикивавших друг друга Джонни Матиса и Рода Стюарта.
На этот раз входная дверь была открыта. Я постоял на пороге некоторое время, наблюдая за женщинами в длинных платьях, носивших бумажные тарелки с едой из одной комнаты в другую, создававших на лестнице очередь в туалет. Мужчины в бархатных пиджаках стояли, держа в руках стаканы с виски и пухлые сигары.
Сквозь дверной проем мне было видно, как миссис Патриция Фостер (минус ортопедический воротник) наполняла бокалы для группы крупных краснолицых мужиков.
Я вошел в комнату и сказал:
— Я ищу Полу.
Комната замерла.
Миссис Фостер открыла рот, но ничего не сказала. Ее орлиные глаза стреляли по комнате.
— Не хочешь ли выйти, сынок? — сказал голос за моей спиной. Обернувшись, я ткнулся в улыбающееся лицо Дона Фостера.
— Я ищу Полу.
— Я слышал. Пойдем-ка выйдем, обсудим.
За Фостером стояли два здоровых усатых мужика, все трое были в смокингах, галстуках-бабочках и рубашках с жабо.
— Мне нужна Пола.
— Тебя сюда не приглашали. Пошли.
— Джонни Келли просил передать вам поздравления с Рождеством, мать вашу, — сказал я, бросив приглашение в сторону Фостера. Фостер взглянул на жену, обернулся на одного из мужиков и пробормотал:
— На улицу.
Мужик шагнул ко мне. Я поднял руки в знак капитуляции и пошел к дверям. Обернувшись на пороге, я сказал:
— Спасибо за рождественскую открытку, Пэт.
Я видел, что она сглотнула и уставилась на ковер. Один из мужиков легонько подтолкнул меня вперед, в прихожую.
— Все в порядке, Дон? — спросил седоволосый мужчина с виски в пригоршне.
— Да. Этот господин как раз собирается уходить, — ответил Фостер. Мужчина наклонил голову в мою сторону.
— А мы не знакомы?
— Вероятно, — ответил я. — Я раньше работал вон на того мужика с бородой.
Старший констебль Рональд Ангус обернулся и заглянул в другую комнату, где Билл Хадден разговаривал с кем-то, стоя спиной к дверям.
— Правда? Как интересно, — сказал старший констебль Рональд Ангус, глотнул виски и вернулся к остальным гостям.
Дональд Фостер открыл передо мной дверь. Я почувствовал еще один мягкий толчок в спину.
Из комнаты на втором этаже доносился смех, женский смех.
Я вышел из дома, двое — по бокам, Фостер — сзади. Я подумал: а не рвануть ли прямо по газону обратно к Золотому Руну, не станут же они ловить меня на глазах у гостей. Конечно, станут.
— Куда мы идем?
— Шагай-шагай, — сказал один из мужиков в бордовой рубашке.
Мы пошли от дома к воротам, и тут я увидел человека, движущегося нам навстречу полубегом, полушагом.
— Черт, — сказал Дон Фостер.
