отец Николай и отец Андрей охотно рассказывают о том, как служат они при польском войске. Они сообщают обо всех своих затруднениях, о всех заботах и надеждах. С этой стороны данные их чрезвычайно поучительны. В соответствии со своей миссией и в силу вещей они, естественно, касаются порой общегосударственных дел. Понятно, что Дмитрию посвящается при этом немало внимания. Иезуитов интересует все — и его внешность, и его способности, и его планы. Как сказано было выше, оба капеллана были убеждены, что перед ними — подлинный сын Ивана IV. Глас народный казался им высшим судьей в этом деле. В необычном походе царевича на Москву они видели действие каких-то провиденциальных сил. В их глазах стратегическое искусство значило тут меньше, нежели влияние невидимых и таинственных факторов. Вот почему их никогда не покидают надежды; они не падают духом даже при серьезных неудачах, когда сама судьба словно смеется над ними. По прибытии в Москву Лавицкий написал свои записки: они открываются появлением Дмитрия в Польше и заканчиваются описанием торжества 31 июля 1604 года. Рядом с корреспонденцией обоих иезуитов, в которой встречаются иногда досадные пробелы, эти записки могут служить весьма ценным материалом; они порой резюмируют ее содержание, а иногда и дополняют новыми подробностями.
Понятно, что вести от обоих иезуитов встречались с радостью в обители св. Варвары. Ведь приходили они из такой дали, и притом сообщали столько интересного! Письма отцов Андрея и Николая читались с жадностью; содержание их скоро становилось известным всем друзьям; быть может, узнавал о них и сам король. Вполне вероятно, что оригиналы их передавались нунцию. Конечно, это было драгоценной добычей для Рангони. Он неизменно снимал с них копии, а порой оставлял себе и подлинники, которые посылал затем в Рим. Таким-то путем и попадали некоторые из этих писем в собрание Боргезе, хранящееся в Ватиканском архиве. Обыкновенно, впрочем, Рангони пользовался ими только как материалом при составлении своих депеш, этими данными он дополнял те сведения, которые получал из придворных сфер или же от самого Дмитрия. В этом смысле нунций играл роль постоянного посредника между иезуитами и курией.
Был еще другой путь, по которому проникали вести из Москвы в Италию, чтобы оттуда распространиться по всему тогдашнему миру. Надо помнить прежде всего, что оба капеллана писали время от времени в Рим, своему генералу, отцу Клавдио Аквавива. Но то были официальные донесения, которые обыкновенно поступали в исключительное распоряжение высших сфер церковной администрации. Очевидно, что не здесь находился второй центр внешней пропаганды. Таким центром был известный нам Антоний Поссевин. Ему писал Стривери, провинциал польских иезуитов; его корреспондентом был и Каспар Савицкий, духовник Дмитрия; наконец — правда, не слишком-то часто — получал он письма и от обоих иезуитов, сопровождавших царевича. Мы знаем, что Поссевин был не только писатель, но и делец. Он был еще полон воспоминаний об Иване IV и Стефане Батории. И вот, на старости лет, этот неутомимый боец с юношеским жаром хватается за мысль использовать для своих целей нового московского царя. Поссевин жил в то время в Венеции. Он был занят печатанием своей Bibliotheca у Бареццо и поддерживал постоянные сношения с итальянскими князьями и французскими дипломатами. Переход Генриха IV в католичество содействовал сближению обеих сторон. Надо заметить, что участие Поссевина в этом деле уже было оценено по заслугам. Появление Дмитрия заставило Поссевина опять вспомнить о своих планах, касавшихся славянства и всего Востока. Между прочим, во время продолжительных разговоров с отцом Николаем в Путивле царевич выразил желание получить от Поссевина Библию на славянском языке. Дело в том, что Дмитрию напомнили о сношениях этого иезуита с Иваном IV: по обычной своей любезности, он попросил передать Поссевину его просьбу. Но очевидно, что здесь чаша была уже переполнена: достаточно было этой последней капли, чтобы ее содержимое хлынуло наружу.
Поссевин был совсем не такой человек, чтобы хранить под спудом те сведения, которые получал он из Москвы. Напротив, он решил во что бы то ни стало использовать настроение неофита — Дмитрия. Просьба о Библии явилась как нельзя более удобным случаем для этого. Конечно, Поссевин мог бы послать Дмитрию Библию Острожского издания — разумеется, если только у него сохранился экземпляр, подаренный ему князем Константином. Однако это великолепное издание страдало одним недостатком: оно вышло из типографии, принадлежавшей православным… Вот почему Поссевин предпочел снабдить Дмитрия другими назидательными книгами, в которых он был совершенно уверен. Эту посылку он сопроводил письмом, полным самых заманчивых предложений. Он говорил о необходимости дружественного союза России с Польшей и о совместной расправе обеих держав со Швецией. Он рисовал картину крестового похода против турок и изображал проповедь Евангелия в Казани, Астрахани и Азии. По его словам, Дмитрий может явиться новым Соломоном. Он воздвигнет храм лучше Иерусалимского святилища. Это будет храм духовный, где найдут себе спасение все, имеющие быть обращенными к истинной церкви.
Эта программа должна была найти осуществление в России; что касается Европы, то прежде всего нужно было познакомить ее с этими грандиозными планами и заручиться, если можно, ее сочувствием. И вот Поссевин шлет повсюду свои письма. Между прочим, он обращается к герцогу Урбинскому, Франческо- Мария II. Он рассказывает ему всю историю Дмитрия; он старается обратить на него внимание герцога. Но главные усилия его направлены на Флоренцию и Париж. Поссевин вступает в переписку с Фердинандом об учреждении типографии.
Одной из главных, и притом постоянных, забот Поссевина являлось распространение хороших книг на народном языке. Он огорчался, видя, как мало сделано в этом отношении для русских. А между тем какая благородная задача для истинного Медичи — принять под свое покровительство народ с великим будущим, чтобы открыть перед ним новые горизонты! Что касается Генриха IV, то здесь мечты Поссевина залетали еще дальше. Старый иезуит уже думал о том, как между королем Франции и русским царем возникнет благородное соревнование… Конечно, они будут стараться превзойти один другого в делах благочестия. Только это и нужно церкви, и, разумеется, она останется в выигрыше.
Вскоре мы увидим, что Поссевин обратится и к папе Павлу V, чтобы еще полнее и шире развить ему свои планы относительно Москвы. Но пока он старается не терять времени. Он апеллирует ко всему миру; с этой целью он издает краткое, но весьма содержательное сочинение — Relazione. Эта книжка появилась в Венеции в конце 1605 года. Она была проникнута самым горячим энтузиазмом. Автором ее был будто бы Бареццо Барецци; однако, несомненно, что под именем своего издателя скрывался не кто иной, как сам Поссевин. Ведь только он один из всех итальянцев вел переписку с двумя иезуитами, отправившимися в Москву; a Relazione, в сущности, только резюмирует их письма. Обработка этого материала и вступительные замечания, которые предпосланы книжке, слишком явно выдают того, кто сам когда-то побывал при московском дворе. Вполне понятно, что в Кракове повсюду открыто говорили об этой книжке, как о детище Поссевина. Сам автор заботился о ее распространении: и, действительно, ему удалось сделать ее весьма популярной. Один монах издал ее на испанском языке; другие переводили ее на французский, немецкий и латинский языки. Таким образом, история Дмитрия приобрела известность на Западе.
В сущности, Поссевин являлся только своего рода резонатором, предавшим гласности сообщения иезуитов, находившихся в войске Дмитрия. Но эти лица говорили обо всем, как очевидцы. Благодаря этому их письма представляют неоспоримую ценность. Но, и помимо них, были в самом Кракове такие люди, которые ловили всякие известия о царевиче и немедленно передавали их за границу. Это были придворные, дипломаты и агенты всякого рода.
Мы уже упоминали о маркизе де Мирова, маршале королевского двора. Самое положение позволяло ему ясно видеть все происходящее во дворце и, когда нужно, сообщать самые точные сведения на этот счет. Маркиз вел постоянную переписку с кардиналом Альдобрандини, с великим герцогом Тосканским и герцогом Мантуи. В то время в Италии еще живо интересовались всем, что касалось Востока. Поэтому польский маркиз подробно рассказывал в своих письмах и о Борисе Годунове, и о Дмитрии Ивановиче. Конечно, для итальянского слуха эти имена звучали несколько дико; но они нисколько не смущали читателей Петрарки и Данте. В Польше находилось несколько итальянцев, которые действовали на дипломатическом поприще, имея отношение к русским делам. Таковы были Нери Джиральди и Серниджи. Оба они посылали свои донесения канцлеру тосканскому Белизарио Винти.
Но самым деятельным и, отчасти, даже беспокойным из этих агентов являлся капитан Жан ла Бланк. Это был настоящий предтеча газетных репортеров нашего времени. Карьера этого человека была не совсем обычна. Уроженец Лангедока, он сперва представлял собой кальвиниста чистейшей воды, по словам Поссевина. Затем он потерял все свое состояние и принужден был покинуть родину в 1580 году. Может быть, его эмиграция являлась лишь одним из частных эпизодов в истории тех религиозных войн, которые терзали в то время Францию. Злополучный изгнанник нашел себе убежище в Швеции. Здесь он поступил на
