— Прими наши жертвы! — как один голос прокричала толпа.
— Душа праведного Клаудандуса в руках Божьих, и никакое мучение не может коснуться его. В глазах дураков он считается умершим, его кончина рассматривается как несчастье, а его уход от нас — будто гибель. Но он в мире!
— Аллилуйя, Клаудандус в мире! — самозабвенно отвечал хор.
Они вошли в экстаз. Спазматические подергивания и дрожь овладели их телами, и все, казалось, впали в транс. Издавая жалобные вопли и дрожа, свора подбиралась все ближе и ниже к проводам под током. Удары электричеством теперь, похоже, не причиняли совершенно никакого вреда тем, кто касался кабеля. Наоборот, сосредоточенный заряд придавал им мужества и делал еще более безумными. Руководитель секты соединял концы проводов лапой все чаще и яростнее, и вылетавшие из места контакта искры освещали помещение таинственным светом.
— Потому как его мучили по настоянию зла, но надежда его полна бессмертия. Только после малейшего телесного наказания он ощущал великое благодеяние; потому что Бог проверял его и посчитал достойным себя. Как золото в плавильных печах, он испытывал его и принимал как абсолютную жертву ожога. Во время испытания он засиял и как искра пробежал по жнивью. Он будет судить народы и править нациями; Повелитель станет вечным королем! Верующие в него познают истину, и верные будут пребывать в любви возле него; милость и прощение будут ниспосланы избранным.
Истерический визг и вой, усиливаясь, прокатились по толпе, которая, как вышедшая из-под контроля люлька на американских горках, брала курс на вершину аттракциона. Все больше было пораненных, пострадавших, которые, не замечая того, толкали в сторону других. Пострадавшие, наверное, неподходящее выражение. Потому что после того как они получали заслуженные заряды, на их мордочках расплывались счастливые ухмылки.
— Аллилуйя! Клаудандус, спаси нас! — раздавалось со всех сторон, пока мастер расточал свои елейные речи для этих идиотов, и они сходили с ума еще больше.
Явно, явно это великолепное действо было по ту сторону от
Клаудандус… Имя, которое подходило святому как корове седло. Какое у него было первоначальное значение? Мои знания латыни теперь, конечно, далеко не те, как в злосчастные времена, когда Густав, находясь в трудном финансовом положении, давал частные уроки тупоголовым третьеклассникам, мысли которых всецело занимали их первые опыты онанизма. Но где-то в затянутой паутиной каморке мозга я разыскал наконец после некоторых усилий латинское слово «claudere», которое обозначало «закрывать». Если «claudereе» инфинитив, то «claudatus» должно быть причастием страдательного залога, что означает «закрыто». И если от «claudere» взять герундий как пассивное отглагольное прилагательное, которое выражает, что чему-то нужно или следует быть сделанным, появляется «claudandus». Имя должно означать примерно следующее: «Некто, кого нужно или следует закрыть».
Некто, кого нужно или следует закрыть! В свете вышеизложенного по-прежнему крайне странное имя для святого или, следуя спутанным обращениям священника, для мученика. Какие жестокие, невообразимые муки должен был принять этот одиозный Клаудандус, чтобы возникла секта? Я понял одно: кто способен на такое деструктивное поведение, тот не церемонится со своим ближним, даже религиозным противником или кем-то, кто высмеивает эту веру. Короче, спятившая толпа была способна на все, даже на убийство.
Подтвердилась эта теория деталью, которую я заметил лишь спустя какое-то время. С тех пор как я устроился наверху, мной все сильнее овладевало волнение, так что и я сам под конец был полностью возбужден. Это длилось какое-то время, пока я осознал: та реакция возникла не только под действием таинственной сцены, но больше из-за химического запаха, который источали стены помещения. Без сомнения, запах усиливал чувства и оказывал будоражащее воздействие на мою породу, как, вероятно, и на людей. Можно было легко представить себе, что кто-то, подстрекаемый этой агрессивной церемонией и взбудораженный химикатами, совершает вещи, которые ни в коем случае не сделал бы в нормальном состоянии.
Все объяснялось этой гениальной теорией, если бы только она не содержала маленькую прекрасную ошибку. То, что Конг и его неизменные прихвостни Герман и Герман находились среди членов секты Клаудандуса, меня едва бы удивило. Как мухи из всей округи в сотни километров должны были слететься к куче навоза, так и эту троицу неудачников должно было притягивать зло. Это было, так сказать, их призвание — возиться в дерьме. Итак, эти трое теснились в одном из средних рядов и терпеливо ожидали, пока смогут доказать свою отвагу и в том числе свою извращенную набожность.
Тот, кто ну никак не подходил к этому ужасному действу, был Синяя Борода! Он присел в самом отдаленном, темном углу помещения и раскачивал головой в ритме пения и молитв. Из-за своих многообразных увечий он, очевидно, не хотел рисковать, не хотел быть раздавленным или затертым в колышущейся толпе. Но было видно, что фокус овладел всем его существом и он также находился в трансе.
Это удивительное наблюдение опровергло мою хитроумную гипотезу: пока я никак не мог представить моего товарища Синюю Бороду в качестве члена кровожадной секты. Неужели я все-таки ошибся в нем? В действительности он все время обманывал меня, разыгрывал несведущего? Для обычного кота я обладаю феноменальной психологической способностью сочувствовать и могу утверждать с полным правом, что способен уловить мысли и намерения своего оппонента уже с одного поверхностного взгляда. Но век живи — век учись в мире, где люди окружены таким количеством лжи, что правда должна им непроизвольно казаться собственной ложью. Если же Синяя Борода не ввел меня в заблуждение, то между сектой и убийствами не могло существовать никакой непосредственной взаимосвязи, во что мне, честно говоря, верилось с трудом.
Радостная месса достигла кульминации. Все присутствующие бесновались и затянули жуткую монотонную песнь. Обрывки фраз, которые я сумел разобрать, подтверждали, что речь, как и ожидалось, шла о крови и страдании. Двое совсем одичавших из толпы прыгнули вперед через головы других, чтобы побыстрее добраться до электропроводов. Их крики перекрывали друг друга. Внушающий ужас старый настоятель как опытный шоумен держал все под контролем и вставлял лишь некоторые цветистые ремарки.
— О, Клаудандус, ты сын боли и света! Наши раны полны крови, как когда-то твои раны были полны кровью. Услышь нас, отзовись и прими нашу скромную жертву!
Я так увлекся разглядыванием этого захватывающего действа, что утратил всякое представление о предосторожности и все ближе подходил к краю отверстия. И сам не заметил, как нажал передними лапами на развороченный край, который на этот раз наклонился. Маленькие камешки, щепки, отшелушившаяся штукатурка и цементная пыль просеялись вниз и покрыли голову пастыря как снег. Я в ужасе отпрыгнул, но было слишком поздно. Старец молниеносно поднял голову и заметил мою тень.
— Кто-то есть наверху! За нами следят! Следят! — завопил он, чем моментально прервал церемонию. Сотни голов сразу повернулись в сторону потолка и уставились в темноту через огромную дыру. Наступил момент, когда я ничего не желал себе так страстно, как чтобы весь этот фарс оказался дурным сном. Помпезное представление носило все же название реальность, и я против всех ожиданий получил главную роль.
Внизу началась свалка, но у меня не было ни времени, ни желания разузнать, что? сектанты задумали против меня. Вероятно, через пару секунд они окажутся наверху.
Я затравленно осмотрелся. Прогнившая балка крепилась одним концом к потолку, низко наклонившись другим в помещение. Точно за ней можно было увидеть маленькое отверстие, через которое я мог бы проникнуть на чердак. Альтернативой с весьма проблематичным исходом была лестничная клетка. Искать там выход к стропильной конструкции было предприятием отважным и требующим больших затрат времени. Но у меня так или иначе не было возможности проверить оба варианта.
— Чего вы ждете, идиоты? Вперед! Притащите его сюда! — услышал я рычащий глас помазанника. Потом топот сотни лап. Они уже были в пути.
Инстинктивно я выбрал балку. Я прыгнул и глубоко впился в нее когтями. Со скрипом балка поддалась и наклонилась еще ниже к полу комнаты. Я понимал, что при малейшем содрогании другой конец балки
