сидела в поезде и глядела на Паддингтонский вокзал, эта мысль вдруг показалась мне необыкновенно привлекательной. Уверенность — вот что может дать мне этот надежный человек. Я представила себе жизнь в его солидном лондонском доме, отпуска в Шотландии, возможность работать только потому, что я того хочу, а не потому, что мне нужны деньги. Я подумала о рождении детей…

— Простите, это место не занято? — произнес чей-то голос.

— Что?.. — Я подняла глаза и увидела мужчину, стоящего в проходе между сиденьями. В руке у него был небольшой чемодан, а рядом с ним стояла тоненькая девочка лет десяти с темными волосами и круглыми очками, напоминавшими сову.

— Нет, не занято.

— Хорошо, — ответил он и положил чемодан на полку. У него был вид человека, не расположенного к обмену любезностями. В его поведении сквозило нетерпение, и потому я не стала просить его быть поаккуратнее с моими хризантемами. Подобно Найджелу он был одет как служащий офиса в Сити, в синий костюм в тонкую белую полоску. Но костюм сидел на нем плохо: создавалось впечатление, что его хозяин в последнее время располнел (мне представилось множество дорогих официальных обедов). Когда он потянулся вверх с чемоданом, я заметила, как оттопырилась на нем дорогая рубашка, от которой едва не отрывались пуговицы. Он был темноволосым и прежде, наверное, привлекательным мужчиной, но ныне его портили тяжелые челюсти, лихорадочный цвет лица и длинные седеющие волосы, которые спускались на воротничок, вероятно, компенсируя лысину на макушке.

— Вот твое место, — сказал он девочке. — Садись.

Она так и сделала, осторожно примостившись на самом краешке сиденья. В руках у нее была газета с комиксами, а на плече на длинном ремешке висела красная кожаная сумочка. У нее было бледное лицо, короткая стрижка открывала длинную тонкую шею. В сочетании с очками и выражением стоического страдания это делало ее похожей на маленького мальчика, и я вдруг вспомнила других маленьких мальчиков, которых мне доводилось видеть на станциях: они казались еще меньше в своих тесных форменных костюмчиках, боролись с подступавшими слезами и слушали упитанных папаш, рассказывавших, как им понравится в школе-интернате.

— Билет при тебе?

Она кивнула.

— Бабушка встретит тебя на пересадочной станции.

Она снова кивнула.

— Ну… — Он заложил руку за голову. Ему явно хотелось поскорее уйти. — Тогда все. С тобой будет все в порядке.

Она кивнула еще раз. Они смотрели друг на друга без улыбки. Он повернулся, было, чтобы уйти, но вспомнил о чем-то.

— Вот… — Он полез в нагрудный карман и вытащил из бумажника крокодиловой кожи десятифунтовую купюру. — Тебе ведь нужно будет что-нибудь поесть. Когда придет время, сходи в вагон- ресторан и пообедай.

Она взяла купюру и сидела, уставившись на нее.

— Ну, пока.

— Пока.

Он ушел. У окна он задержался, чтобы помахать, и слегка улыбнулся. А потом исчез, устремившись к эффектной блестящей машине, которая должна была вернуть его в безопасный мужской мир бизнеса.

Если до этого момента я говорила себе, что Найджел замечателен, то теперь я так же сказала про себя, что этот мужчина отвратителен, и подивилась, почему столь непривлекательного человека послали провожать маленькую девочку. Она сидела рядом со мной тихо, как мышка. Чуть погодя она достала свою сумочку, расстегнула молнию, положила туда десять фунтов и снова застегнула молнию. Я хотела было сказать ей что-нибудь дружелюбное, но за очками в ее глазах блестели слезы, и я сочла за лучшее пока ее не трогать. Тут поезд тронулся и мы поехали.

Я открыла свою «Таймс», прочитала передовицы и все мрачные новости, а потом с чувством облегчения перешла к странице, посвященной искусству. Я нашла то, что искала: обзор выставки, которая открылась два дня назад в галерее Петера Частала, находившейся через несколько дверей от того места, где я работала у Марка Бернштейна.

Это была выставка молодого художника по имени Дэниел Кассенс, а я всегда интересовалась его достижениями, потому что когда ему было лет двадцать, он провел год в Корнуолле, живя у Фебы и изучая скульптуру у Чипса. Я никогда с ним не встречалась, но Феба и Чипс были от него в восторге, и когда он расстался с ними, чтобы продолжить обучение в Америке, Феба следила за его успехами так жадно и увлеченно, словно он был ее сыном.

Он уехал и несколько лет провел в Америке, а затем перебрался в Японию, где с головой погрузился в замысловатую простоту восточного искусства.

Нынешняя выставка была непосредственным результатом тех лет, что он провел в Японии, и критик восторженно отзывался о его умении передать безмятежную атмосферу, о техническом совершенстве произведений Дэниела Кассенса, превозносил уверенное владение техникой акварели и тонкость деталей.

Его обзор заканчивался словами «… это уникальное собрание. Картины дополняют друг друга, и каждая представляет собой одну из граней редкостного целого. Потратьте час своего свободного времени на посещение галереи Частала. Вы, несомненно, не будете разочарованы».

Фебе это очень понравится, и я порадовалась за нее. Я сложила газету, глянула в окно и увидела, что мы уже проехали городские предместья и выбрались за город. День был пасмурный, плыли большие серые тучи, но время от времени между ними то тут, то там проглядывали фрагменты прозрачного голубого неба. Деревья начинали желтеть и теряли первые листья. На полях работали тракторы, а приусадебные сады, мимо которых мы проносились, были пурпурными от бельгийских астр.

Я вспомнила про свою маленькую соседку и повернулась, чтобы взглянуть, пришла ли она в себя. Она не открывала своих комиксов и до сих пор не расстегнула пальто, но слезы высохли, и она выглядела более спокойной.

— Куда путь держишь? — спросила я.

— В Корнуолл.

— Я тоже еду в Корнуолл. А куда именно ты направляешься?

— К бабушке.

— Это здорово. — Я задумалась. — Но разве сейчас подходящее время? Разве ты не должна быть в школе?

— Должна быть. Я учусь в школе-интернате. Мы все туда съехались, а там взорвался бойлер, поэтому они закрыли школу на неделю, пока не починят, а нас отправили по домам.

— Какой кошмар. Надеюсь, никто не пострадал?

— Нет, но миссис Браунриг, наша директриса, слегла на целый день. У нее был шок.

— Неудивительно.

— Поэтому я отправилась домой, но дома никого нет, кроме отца. Моя мама отдыхает на Майорке и приедет лишь к концу недели. Поэтому мне пришлось отправиться к бабушке.

В ее устах это звучало как не слишком радужная перспектива. Я попыталась придумать что-нибудь утешительное, чтобы поднять ей настроение, но она раскрыла свои комиксы и подчеркнуто уселась их читать. Мне было интересно, но я поняла намек и тоже принялась за свою книгу. Мы продолжали ехать молча, пока не пришел официант из вагона-ресторана, сообщивший, что можно пойти пообедать.

Я отложила свою книгу и, зная о том, что у нее есть деньги, спросила:

— Не хочешь ли пойти пообедать?

Она взглянула на меня в замешательстве:

— Я… я не знаю, куда надо идти.

— Я знаю. Не хочешь пойти со мной? Мы можем пообедать вместе.

Выражение замешательства сменилось на ее лице большим облегчением:

— Ох, правда? У меня есть деньги, но я еще никогда не ездила на поезде одна и понятия не имею, что надо делать.