Лондон. Поселился в удобной, просторной квартире всего в пяти минутах ходьбы от церкви, приходские дамы нашли мне опытную экономку.
То были счастливейшие дни моей жизни. И, пожалуй, вершина моей довольно скромной карьеры. Двое из хористов были профессиональными концертирующими певцами, хор пользовался большим успехом у прихожан, и у нас появилась возможность расширить свой репертуар. В особых случаях мы даже исполняли некоторые трудные хоралы вроде «Salvete Flores Martyrum» Гайдна, шубертовское переложение двадцать третьего псалма и «Реквием» Форе. Замечательные произведения.
Вскоре я познакомился с супругами Беллами. Они жили на широкую ногу, в собственном доме в Элм- Парк-Гарденс, и были очень добры ко мне. Когда Джордж Беллами заболел, я навещал его, и мы играли в карты. А когда он умер, я подобрал музыку для его довольно пышных похорон.
Я думал, что Глория больше не захочет меня видеть, ведь повода для моих посещений больше не существовало. Однако она продолжала приглашать меня на скромные вечера, обеды, воскресные ланчи. Иногда мы вместе ходили в кино, иногда уезжали на целый день гулять в Кью. Я мало задумывался о том, к чему это приведет, но мне было очень приятно ее общество. И вдруг Глория очень деловито сказала, что неплохо бы нам пожениться. Она объяснила, что ей не нравится жить одной, без мужчины, и что, по ее мнению, в мои зрелые годы мне тоже не помешает женская забота. Я очень нежно к ней относился, и, думаю, она испытывала ко мне такое же чувство. Мы оба были не первой молодости и достаточно пожили на свете, чтобы найти счастье в так называемом браке по расчету.
Глория была чудесной женой, ласковой, щедрой, добросердечной. Никогда, с тех самых пор, как мальчиком я приезжал в Корридэйл, я не жил в таком комфорте, так беспечно и легко. У Джорджа и Глории было два взрослых сына, Джайлз и Кроуфорд. Они уже покинули родительское гнездо и завели каждый собственное дело, но Глория была еще сравнительно молода и очень энергична. Когда она сказала мне, что беременна, я даже не сразу в это поверил — никогда не представлял себя отцом. Рождение Франчески было для меня чудом.
Она росла и шалила, как все дети, а я наблюдал за ней и никак не мог поверить, что это моя дочь, что это я дал жизнь этому прелестному миниатюрному существу.
А потом Глория получила в наследство дом в Гэмпшире. Мы переехали из Лондона в Дибтон и начали там новую жизнь. Должен признаться, я скучал по работе в церкви святого Биддульфа, но музыка все равно оставалась частью моей жизни. Я давал уроки и время от времени играл на органе в деревенской церкви за утренней службой.
Здесь Оскар остановился, снова потянулся к бокалу и отпил глоток лафрога. С едва слышным шорохом упал можжевеловый уголек в камине. Тикали часы.
— А Элфрида? Вы давно с ней знакомы? — спросил Питер.
— Нет. Мы никогда не встречались до того, как она приехала в Дибтон. Она была одинока, и Глория с ней подружилась, взяла ее под свое крылышко. Элфрида нам очень понравилась. Франческа постоянно ездила к ней в гости на велосипеде, и им было весело вместе. Элфрида гостила в Корнуолле у своего двоюродного брата, когда случилось несчастье. Она вернулась уже после похорон. Когда Гектор предложил мне поехать в Криган, я понял, что не в состоянии осуществить это в одиночку. Путешествие казалось мне слишком трудным, я страшился одиночества. Поэтому я попросил Элфриду поехать со мной. А у нее такое доброе сердце, что она согласилась. Даже в самые мрачные минуты она умеет заставить меня улыбнуться. Когда мы только познакомились, Элфрида спросила, верю ли я в Бога. Я ответил, что трудно не веровать, когда знаешь наизусть все литургии и с детства следуешь традициям и канонам англиканской церкви. Почти всю жизнь. И еще у меня всегда была потребность быть кому-то благодарным. Потому что мне повезло в жизни. Я был всем доволен: брак по расчету оказался удачным, а из-за Франчески я ни о чем не жалел. Глория была очень сильная, решительная женщина. Временами с ней было нелегко. Она любила общество, гостей, вечеринки и иногда слишком много пила. Часто после вечеринок я сам отвозил ее домой. Ей это не нравилось, и на следующее утро она хмурилась. Но мне трудно было заговорить с ней на эту тему.
В тот день она сказала, что повезет Франческу на праздник сожжения чучела Гая Фокса, и я подумал, что надо бы с ними поехать, но ко мне должен был прийти плотник, договариваться насчет нового забора для конюшни. Я не хотел откладывать это дело на потом. Кроме того, планировался лишь детский праздник, чаепитие и фейерверк. Я думал, часам к семи вечера они уже приедут домой.
Это
Не знаю, сколько выпила Глория. Слава Богу, вскрытия не было. Но ехать было трудно — полил сильный дождь, и дороги превратились в сплошные потоки. Там что-то ремонтировали на дороге, и мигали предупредительные огни. Может быть, они сбили Глорию с толку… Мы этого никогда уже не узнаем. Водитель грузовика говорил, что ее автомобиль летел прямо на него и он резко свернул в сторону. Но уже ничего не мог поделать. Машина Глории мгновенно превратилась в груду металла. Глория и Франческа погибли.
Мне сообщила об этом полиция. Такой приятный молодой сержант. Бедняга. Не могу описать свою реакцию, потому что я тогда ничего не почувствовал. Никаких эмоций. Пустота. И только потом, постепенно, эту пустоту вытеснили ярость и злоба против чего-то или кого-то, допустившего, чтобы такое случилось со мною. До сих пор я жил словно в скорлупе. Я ужасался, глядя по телевизору на разрушенные деревни, детей, умирающих с голоду, стихийные бедствия, но все это происходило с кем-то, где-то… А на этот раз это был я. То была
Местный священник приехал ко мне. Говорил, что Бог милостив, что он посылает людям столько страданий, сколько они могут вынести. И я закричал, что готов быть слабодушным, только чтобы мой ребенок жил. А потом я его прогнал. Мы часто несправедливы к другим, когда чувствуем себя виноватыми. Я ведь знал слабое место Глории. Я должен был поехать с ними и сам вести машину. Если бы только… Вот это «если бы» стало кошмаром моих дней.
— «Если бы» всегда приходит потом. Это бесполезное, никчемное самоедство. А на самом деле причиной трагедии стало стечение ряда обстоятельств. Ведь вы тоже могли бы погибнуть, и в сердцах тех, кто вас всех любил и знал, осталась бы рана еще глубже… Если честно, то я и сам не нахожу ответа на вопрос, за что людям приходится столько страдать. И считаю объяснения некоторых священнослужителей чем-то на грани кощунства. Надеюсь, никто не пытался утешить вас, говоря, что Богу Франческа нужнее, чем вам. Я бы никогда не мог славить Господа, который вдруг, по собственной прихоти, украл мое дитя. Мне такой Бог казался бы аморальным чудовищем.
Оскар был ошеломлен.
— Неужели вы действительно так думаете?
Питер кивнул.
— Да, я искренне в это верю. Тридцать лет служения церкви научили меня, что нельзя говорить, когда умирает молодой человек: «такова Божья воля». Мы просто недостаточно знаем о Промысле, чтобы говорить такое. И я убежден, что, когда Франческа погибла, сначала было разбито сердце Бога.
— Мне хочется жить, идти вперед. Снова обрести способность все принимать. И отдавать. Мне не нравится только брать. Моей натуре это чуждо.
— Оскар, все наладится. Благодаря вашей профессии церковь всегда была значительной частью вашей жизни, и вы так же хорошо знакомы с великими библейскими постулатами жизни и смерти, как и я. Просто сейчас, из-за боли утраты, они потеряли для вас смысл. И некоторое время вам, очевидно, будут нужны не люди, которые цитируют Библию наизусть, а близкие друзья, готовые выслушать вас, когда вам захочется поговорить о Франческе.
Оскар подумал об Элфриде, и Питер помедлил, словно давая ему возможность возразить. Но Оскар промолчал.
— Жизнь прекрасна, — заговорил опять Питер. — И ее основные ценности остаются с нами. Красота, плоды земные, любовь и понимание. Позднее, ибо вряд ли это возможно сейчас, вам потребуются и другие люди, которые поддержат ваши усилия начать жизнь сызнова. Не отталкивайте их. Отнеситесь к ним доброжелательно. Они помогут вам двинуться вперед, храня и лелея в памяти счастливые моменты
