состоянии справиться с волнением при виде образцов высокого искусства, которое они не ожидали увидеть или которое превзошло их ожидания.

Но почему же иностранцы ехали во Флоренцию с меньшими ожиданиями и испытывали экстаз неожиданной силы, тогда как в Париж ехали с огромными ожиданиями и вместо экстаза испытывали разочарование? Как Парижу удалось колонизировать подсознание человечества, заняв там высшее место, присвоив себе роль совершенного города, квинтэссенции прекрасного? И почему из всех иностранцев именно японцы чаще всего испытывали в нем разочарование, откуда и название соответствующего синдрома?

Киоко всерьез задумалась над всеми этими вопросами только на третий день своего пребывания в Париже, когда начала как-то свыкаться с некоторыми вещами. К тому же ей повезло увидеть, хоть ненадолго, Париж при свете солнца, и она два часа провела на Мосту искусств, созерцая волнующую гармонию города. Она много раз пыталась представить его себе без людей, что подало ей идею: как-нибудь встать вместе с солнцем, чтобы увидеть улицы почти без пешеходов.

Идея так вдохновила Киоко, что она решила проинформировать и других о возможности чуда. По воскресеньям с утра в Париже, по крайней мере до девяти-десяти часов, некоторые кварталы в центре — почти пустые. «Надо будет написать тем, кто составил путеводитель», — мысленно сказала себе Киоко, пройдя по бульвару Монпарнас от Монпарнасской башни до Обсерватории и встретив по пути всего двух человек, полицейского и подметальщика. В шесть утра свет был великолепен, а город выглядел цельным, без шума и без тех помех, которыми были люди. Дойдя до перекрестка с бульваром Сен-Мишель, она завидела слева решетку Люксембургского сада и заторопилась туда, чтобы хоть немного пройтись по знаменитому саду до наплыва толпы.

В тот момент, когда она вошла в ворота сада, ей навстречу попалась третья за это утро живая душа: человек с рассеянным, если не сказать неуверенным, видом, с неухоженной бородой и одетый в мятое пальто со свисающим поясом. Человек, которому было за пятьдесят, посмотрел на Киоко пристально, с настойчивостью, недопустимой в Японии. Поскольку их взгляды скрестились, Киоко инстинктивно улыбнулась ему и прошла мимо. Улыбка Киоко оказала ободряющее действие на человека с рассеянным видом, он обернулся поглядеть, как она уходит. Киоко чувствовала его взгляд затылком и спиной. Ее даже пробрал страх — может, она поступила неосторожно, так рано выйдя в город, и рискует напороться на всяких ненормальных или страдающих бессонницей?

Но ее страх быстро прошел, потому что парк стал наполняться людьми всех возрастов, выходящих рано утром на jogging. Киоко видела, как они мотаются по парку во всех направлениях, будто автоматы, которых завели ключиком и выпустили на природу. Она даже не заметила, что человек с рассеянным видом сделал налево кругом и пошел следом за ней на расстоянии.

Пока я пишу эти строки, по клавиатуре моего компьютера гуляет черный таракан. Таракан крупный, красивый, величественный, умный, быстроногий. Панцирь у него сверкающе-черный, прямо как из эбена. При перемещении две его антенки исследуют пространство с потрясающим проворством.

Я не знаю точно, где живет черный таракан, который гуляет по клавиатуре моего компьютера. Склоняюсь к тому, что он живет непосредственно в моем компьютере, но доказательств у меня нет. Так или иначе, в тот момент, когда я выключаю компьютер, таракан исчезает, шмыгает куда-то в щели между клавишами.

По меньшей мере тридцать пять лет я пишу вместе с тараканом. Я очень хорошо помню тот день, когда таракан появился в моей писательской жизни. Я сидел в своей комнате, за столом, перед листом белой бумаги, держа наготове заправленную черными чернилами ручку. Я еще не написал ни строчки, только смотрел на тревожно-белый лист и думал о стихотворении, которое собирался написать. Подбирал в уме заголовок, и вдруг меня потянуло к слову «таракан». Я стал тщательно выписывать его в заголовке, сам в некотором удивлении и, как всегда, в некотором трепете перед этим источником незнаемого, который есть написание стиха.

Думаю, что таракан (живьем) появился на листе бумаги как раз в тот момент, когда я кончил выписывать предпоследнюю букву «а» и взялся за букву «н» в слове «таракан». Но я не бросил свою каллиграфию. А когда оглядел потом все слово, красующееся вверху страницы, черный таракан был уже там, под словом «таракан», будто бы тоже созерцая слово «таракан». Я понял, что присутствую при, так сказать, акциденте творения, но и при космическом акциденте, при материализации слова. Может быть, во Вселенной, в других галактиках этот тип материализации достаточно распространен, может быть, существуют миры, где материя, собственно, только так и зарождается, из слов, из духа. Просто мы, люди, не привыкли к таким вещам и не очень-то в них верим.

Однако вернемся к моему пакту с тараканом. Сразу же после заголовка меня застопорило. Таракан терпеливо ждал на белом листе бумаги, пошевеливал антенками, посматривал на меня с любопытством и ждал продолжения. Но я боялся того, что может случиться, если я продолжу. Я сказал ему: «Давай на этом остановимся». И тут я совершенно отчетливо услышал в своей голове голос, который ответил: «Ладно».

Я до сих пор уверен, что принес человечеству колоссальную жертву. Если бы все написанные мной слова продолжали бы материализоваться, мир, в котором мы живем, стал бы чудовищным. Или, что тоже не исключено, рухнул бы в небытие. До сих пор я не знаю и никогда не узнаю, почему из всех людей именно во мне, а не в ком-то другом на миг пересеклись таинства мира, почему именно я увидел своими глазами, как дух творит материю. В некотором смысле я счастлив, что в тот момент, когда физические законы нашего мира на долю секунды приостановились, я не написал стихотворение под заголовком «Небытие» или «Обращение вспять». Однако я не жду никаких знаков признательности от человечества. Никто не поверит тому, что со мной произошло, да и у меня нет намерения рассказывать себе подобным об этом происшествии.

Гораздо важнее то, что таракан остался со мной. Стоит мне начать писать что бы то ни было, таракан — тут как тут. Неважно, на чем я пишу и чем. Когда я купил себе первую пишущую машинку (марки «Эрика»), таракану понравилось разгуливать по ленте пишущей машинки. Позже, когда я купил себе свой первый компьютер, он стал разгуливать по его экрану. Иногда таракан перемещается одновременно с моей фразой: я пишу, а он продвигается в пространстве. Он — как маленький локомотивчик. Ведь что делает локомотив? Тянет за собой фразу… Я так привык к его явлениям, что он мне совершенно не мешает. Напротив, иногда он даже помогает исправлять орфографические ошибки. Когда я вижу, что он резко встал, это — знак, что надо перечитать фразу, и чуть ли не всегда я нахожу там орфографическую или синтаксическую ошибку.

Правда, таракан бывает иногда несносным — когда он застопорится или начнет волноваться из ничего. Если разобраться, в последние десять лет он волнуется из ничего, когда не согласен со смыслом моих фраз. Но мне не кажется уместным брать у него стилистические уроки. Что на мое сочинительство может оказать влияние таракан — это как-то не укладывается в голове. Хотя… хотя иногда, должен признаться, он дает мне хорошие подсказки. Если его антенки вдруг заходили ходуном, это знак, что я на волосок от чуда, что моя фраза коснулась совершенства. Но я научился различать и знаки его неодобрения. Чаще всего, когда таракан очень и очень разочарован тем, что я пишу, он просто исчезает с набранного на экране текста. Ныряет в щели клавиатуры, оставляя меня одного, как будто у него аллергия на посредственность… Тогда напрасно звать его. Таракан приходит, когда захочет, и уходит, когда захочет. Он способен даже пропадать по нескольку дней подряд, если видит, что я топчусь на месте и что написанное мной и гроша ломаного не стоит.

Зато таракан может явиться совершенно внезапно, стоит ему учуять в моей голове энергию какой- нибудь хорошей мысли. Если утром я включаю компьютер, обкатывая в голове хорошую мысль, то, не успею я еще написать первое слово, как таракан — тут как тут, ждет, шевеля антеннами, нервный и возбужденный, готовый аккомпанировать моей удаче, нестись сломя голову впереди моей фразы, сновать