Рогервик строился уже сорок лет. Годами громоздили камни в море, создавая дамбы, а штормы в пять минут раскидывали скальные глыбы, уложенные людьми-муравьями. Очень широко раскинулось рогервикское кладбище. Миних сказал, вроде оправдываясь:

– Каторга, она и есть каторга. – Умевший тонко льстить, он бывал и бестактным. – Не угодно ли вашему величеству, чтобы явил я вам с того света супруга вашего покойного?

Он представил ей каторжника – рябого мужичка лет под сорок, с жиденькой бороденкой и тощими посиневшими ногами.

– Вот, самозванно нарек себя Петром Третьим.

Екатерина с отвращением оглядела своего «мужа»:

– Ну, понравилось тебе императором быть?

– Есть-пить надо, – отвечал «император». – За што меня тута держат? Я ж не убивал никого. Не шумствовал. Я тиха-ай…

– Все вы тихие. – Екатерина раскрыла кошелек. – Вот тебе… на водку. Теперь ступай прочь, дурачок противный.

Миних сказал, что у него отбывают каторгу еще два мнимых императора – Петр II с Иоанном Антоновичем и сын покойной Елизаветы, якобы прижитый ею от принца Морица Саксонского.

– А меня еще нету на каторге? – спросила Екатерина.

– Не теряю надежды, – с юмором отвечал Миних.

На берегу моря стояла развалюха-хибара. Они вошли в нее, сели на лавку. Беседовали по-немецки.

– Для продолжения трудов в Рогервике недавно вы просили еще полмиллиона от казны. А где их взять, граф?

– Введите новый налог.

– На что наложить? Вы знаете?

– Придумайте. На квас, на собак, на бубенчики.

Екатерина послушала, как заунывно шумит море.

– Ведь это вы строили Ладожский канал?

– Имел честь докопать эту канаву.

– А зачем вы копали? – спросила Екатерина.

Вопрос был странным. Миних объяснил:

– Чтобы корабли проходили каналом в безопасности.

– А разве они прямо по озеру плыть не могли?

– Корабли плохие, и в Ладоге тонули.

– А если бы корабли были хорошие?

– Тогда и канала не нужно.

– То-то и оно! – подхватила Екатерина. – Миллионы рублей и тысячи жизней вложены в предприятие ничтожное. Если бы половину сих средств истратили на постройку кораблей хороших, тогда незачем было бы двадцать лет в земле ковыряться… А теперь честно ответьте: на что мне вам еще полмиллиона давать?

– Чтобы я закончил гавань в Рогервике.

– А вы думали – зачем нужен Рогервик?

– Корабли наши строятся из сырого дерева и потому сразу же загнивают в пресных водах на рейдах Кронштадта. Петр Великий рассудил за благо перенести стоянку флота вот сюда, в Рогервик, где в соленой воде корабли гниют медленней.

Екатерина прищелкнула пальцами, словно кастаньетами.

– Так, – сказала она. – Значит, если корабли строить из сухого дерева, то и надобность в создании Рогервика отпадет?

– Истинно говорите, ваше величество.

Тяжелым ботфортом он растер под собой сороконожку.

– Теперь я построю вопрос таким образом: к чему выбрасывать миллионы рублей на создание гавани в Рогервике, если отсюда рукой подать до старинной и удобной гавани – Ревеля?

– Вот этого я не знаю. Но так завещано от Петра Великого, чтобы строить именно в Рогервике… пока не выстроим.

– Петра-то давно нет. А где гавань в Рогервике?

– Гавани тоже нет. Штормы все губят…

Екатерина поднялась с грязной лавки:

– Странные дела творятся на Руси – делают люди, стараются и никто не думает: зачем делают? Кончайте идиотский сизифов труд…

Они вышли из хибары. Екатерина еще раз огляделась: кресты, кресты, кресты, – под ними навеки успокоились тысячи солдат, матросов и каторжников, погибших из-за чужой глупости. И может быть, глядя на эти кресты, женщина вспомнила и французского маркиза Мирабо и русского мужика Ломоносова: на фоне гигантского кладбища рабов их научные теории об умножении населения виделись совсем в ином свете.

Старый Миних, с трудом выгребая ноги из глубоких песков, проводил императрицу до кареты, снял треуголку:

– Вы из Ревеля куда путь держите?

– Мне надо побывать еще в Митаве у герцога.

– Пожелайте ему от меня поскорее сдохнуть…

Дверцы со стуком захлопнулись, лошади тронули. Екатерина расправила по дивану свое платье и сказала:

– Сам бес в наших делах не разберется!

День обещал быть жарким. Лифляндский генерал-губернатор Юрий Юрьевич Броун помнил, как двадцать лет назад через Ригу на Петербург проследовала девочка, маленькая принцесса Фике, и потому относился к Екатерине, как отец к дочери. Даже погрозил пальцем:

– Помни, что не велю в Риге вечернюю зорю бить и никто спать не ляжет, пока ты из Митавы не обернешься…

Поехали. Екатерина сказала князю Репнину:

– Три встречи подряд с мужиками: граф Миних из крестьян вестфальских, генерал Броун из крестьян латышских, а едем к третьему мужику – Бирону, мать которого шишки в лесу собирала… Чудеса, как подумаю! Вот уж правда: судьба играет людьми.

Репнин ответил, что люди тоже играют судьбою, и не только своей, но и многими чужими. Екатерина тут же отчитала его:

– Благодарю, князь, за назидание, но карета наша так устроена, что нам до самой Митавы сидеть друг против друга, и потому будем любезнее. Именно ваш врожденный аристократизм, которым вы переполнены, я намерена использовать в Варшаве, куда скоро и отправитесь – моим послом!

Сразу за Двиною начиналось Курляндское герцогство. Рыцари в желто-черных плащах составили почетный эскорт, на въезде в Митаву высилась триумфальная арка, семья Бирона встретила Екатерину по- рабски – на коленях, хором исполняя в ее честь канты, старый герцог поднес памятную медаль, в народ бросали курляндские талеры, на которых был отчеканен ее (!) профиль. Екатерина повела себя как покровительница Курляндии, а герцог, обязанный ей возвращением престола, клялся до гробовой доски служить России верным лакеем. Екатерина дала Бирону понять, что ему отведена лишь скромная роль управляющего курляндским хозяйством… Митавский дворец был осмотрен рассеянно:

– Он похож на Зимний! А это правда ли, герцог, что у вас есть в замке комната, паркет которой составлен из золотых червонцев, сложенных один к другому ребрышками кверху?

– Была, – смущенно отвечал Бирон.

– Жаль, что нету сейчас, – усмехнулась Екатерина. – А с какой осадкой корабли способны заходить в Либаву?.. Так, так. Надеюсь, вы не станете возражать, если мои корабли будут навещать ваши гавани? Подарите нам в Либаве один причал…

Бирон прижал руки к сердцу. Екатерина заторопилась обратно, вся герцогская семья снова пала перед