и исполнителя этого зверинца.

Прелестный парадокс: хотя сам Твен — один из этих зверей (иначе они бы его не обожествляли, так как ничто истинно чуждое не может быть популярным), он вполне справедливо их ненавидит, а значит, ненавидит самого себя. Если бы у него хватило характера быть непопулярным, он мог бы стать более великим, чем Свифт, новым Вольтером, Рабле. (Может, я перебарщиваю, но Твен меня восхищает.) Как бы там ни было и кем бы он ни стал, сейчас это раненый Калибан, чудище, которое угораздило увидеть собственное отражение в собирательном зеркале — в миллионах своих обожателей-соплеменников. Искусно строя из себя глупца, Твен стал любимым и богатым; он, однако, возненавидел себя, но ему не хватает мужества разбить зеркало или изменить нарочито заурядное выражение лица, которое это зеркало точно отражает.

Хватит! Довольно о Марке Твене. Мне доставляет удовольствие испытывать к нему жалость.

Я превратился в пишущую машину. Джейми накрепко соединил меня с этим шумным и отвратительным механизмом; правда, сам я всего лишь пытаюсь перекричать моими звучными фразами ее стрекот, а управляющий машиной молодой человек воспроизводит мои слова нажатием клавиш.

Вообще-то это восхитительно — видеть, как ваши слова мгновенно превращаются в печатные строки. Но когда смотришь внимательно на страницу текста, тебя охватывает обычный кошмар, общий для всех авторов, каких я когда-либо знал: думаю, они были со мной откровенны. Новая книга поступает из типографии. Автор трясущимися руками открывает ее. Тут же разваливается переплет. Листы выпадают. И что самое страшное, слова напечатаны с ошибками, а строчки стоят не в том порядке. Хаос.

Поэтому я гоняю моего пишущего машиниста, заставляю перепечатывать страницы до тех пор, пока они не удовлетворяют меня полностью.

Я открыто высказываюсь за губернатора Тилдена, изо всех сил пытаюсь опровергнуть ярлыки, наклеенные на него газетой «Нью-Йорк тайме», исследую длинную, ничем не примечательную карьеру Резерфорда Б. Хейса.

Дениз через день аккуратно пишет мне из Ньюпорта; Эмма добавляет постскриптум (логичнее, если было бы наоборот). Беременность развивается нормально. Девочки считают, что сентябрь — самый идиллический месяц в Ньюпорте, потому что магнаты один за другим разъезжаются по домам; даже Макаллистер вернулся в Нью-Йорк с Таинственной Розой в петлице. Странно, что я не вижу ни его, ни Розу. Впрочем, я занят целые дни напролет: пишу, встречаюсь с политическими деятелями, с моим другом Биглоу.

По счастливому совпадению штаб-квартира республиканской партии помещается здесь же, в отеле «Пятая авеню», и я часто вижу в фойе или в Углу таинств председателя национального комитета партии непроницаемого Заха Чендлера. Мы раскланиваемся, но разговариваем редко.

Тилден почти все время в городе (он не ушел в отставку с поста губернатора, за что подвергся сильнейшим нападкам внутри своей партии). Время от времени он, как и Хейс, совершает поездки по стране. Вчера (21 сентября) Тилден удостоился шумной овации в Филадельфии, где на выставке Столетия проводился день штата Нью-Йорк.

Оба кандидата не вызьюают интереса у публики; виной тому, думается мне, газеты. К тому же бесконечные скандалы грантовской администрации подорвали доверие к политике вообще.

Несколько недель назад Белнэп предстал наконец перед судом в сенате, но был полностью оправдан чисто партийным голосованием, поскольку в сенате у республиканцев большинство; публика отнеслась к этому равнодушно. Газеты предпочитают (наверное, вполне разумно) сообщать о таких новшествах, как телефон, о таких леденящих душу ужасах, как последние часы генерала Кастера и его отважного воинства, истребленных индейцами.

Сегодня утром, пройдясь в последний раз по тексту моего очередного еженедельного репортажа, я отправился в «Эверетт-хаус»; в номерах, которые занимает национальный комитет демократической партии, полным-полно политических прихлебал. Телеграфные ленты приносят политические новости со всех концов страны. Суеты хватает, хотя, по словам скептика Биглоу, полезной работы делается не так уж много.

Новый председатель партии Абрам С. Хьюит — приятный человек, но как политический руководитель он совершенно неопытен и не умеет держать почтительную дистанцию между собой и теми соискателями должностей, что заполняют «Эверетт-хаус»; эту дистанцию отлично сохраняет сам Тилден.

Биглоу рассказал мне, как третьего дня Тилден допоздна засиделся с двумя влиятельными нью- йоркскими политиканами, требовавшими от него политических трофеев. Разомлев от превосходного рейнского вина из губернаторских запасов, один из них спросил: «А теперь скажите, губернатор, что мы получим, когда вы воцаритесь в Белом доме?»

«Вы же знаете, ребята, — сказал великий человек, улыбнувшись своей едва уловимой улыбкой и с трудом удерживая смежающиеся от усталости веки, — вам самим не нужны эти должности, потому что вам от них больше вреда, чем пользы. Вам нужно другое: возможность влиять на администрацию. Вот это кое- чего стоит».

Тилден мастерски владеет уклончивой демагогией, когда речь касается темной изнанки политической жизни, и удивительно прямолинеен, когда затрагиваются животрепещущие проблемы современности; этим он являет полную противоположность любому значительному политическому деятелю Америки.

Если верить Биглоу, он чувствует себя неплохо. Я не видел его со дня банкета, устроенного в ресторане Дельмонико, где богатые люди, поддерживающие реформы (уж не знаю, с какой стати), клялись ему в своей верности, пожирая жареных уток.

Когда я с несколько потерянным видом искал Биглоу в хаосе «Эверетт-хаус», я внезапно столкнулся с самим Хьюитом. «Биглоу на Либерти-стрит, — сказал он мне. — Там делается настоящая работа».

Прежде чем я успел выразить председателю национального комитета свое сочувствие, его увели какие-то подозрительные типы вида клубных завсегдатаев. Как и лидер партии, Хьюит мучается несварением желудка. Я только что выяснил, что он зять эксцентричного миллионера Питера Купера, кандидата в президенты от партии «гринбекеров». Бумажные деньги вместо твердой валюты — эта битва ведется и между разными партиями, и внутри их.

Я с трудом прокладывал себе дорогу сквозь толпу будущих почтмейстеров, консулов и таможенных инспекторов. В воздухе пахнет победой. Здесь теперь собрались все — преданные и вероломные.

В доме 59 по Либерти-стрит открыто оснащенное собственным печатным станком «литературное бюро», а также «бюро ораторов». Официально их возглавляет сводный брат Тилдена полковник Пелтон, однако, как уверяет Биглоу, практическое руководство избирательной кампанией осуществляет сам Тилден. Хьюит жалуется, что он не имеет свободного доступа к губернатору.

Я нашел Биглоу в крохотной, размером с гостиничный туалет, комнатке без окон; он сидел за столом, доверху заваленным газетами. В следующей комнате двадцать мужчин и несколько женщин, сидя за длинными столами, отвечали на бесчисленные письма, что высились возле них стопками. Печатных машин с машинистами для решения этой трудоемкой задачи явно не хватает.

— Но губернатор все равно требует, чтобы ни одно письмо не осталось без ответа.

Биглоу прикрыл дверь своего кабинета. Меня почему-то ужасно раздражал неподрезанный фитиль керосиновой лампы.

Биглоу был в приподнятом настроении.

— Вы читали про овацию, которой он удостоился в Филадельфии? — «Он», произносимое с особой интонацией, всегда относится к Тилдену.

— Я написал об этом в моей последней статье.

Биглоу улыбнулся.

— Ваши статьи в «Геральд» перепечатываются во всех крошечных городских газетах страны.