забыл начатый разговор. Под звуки оркестра и приветственные крики толпы, под треск фейерверка он, только что выдвинутый кандидатом в президенты, счел возможным ответить мне, причем ответить обстоятельно и даже страстно, что было нехарактерно для этой холодной натуры.

Неужели, спрашивал я себя, в год Столетия Соединенные Штаты получили наконец великого лидера? Я почти убежден, что это так, и только если обитатели страны не окажутся еще глупее, чем они кажутся на первый взгляд, то я не вижу, каким образом Сэмюел Тилден не будет избран на волне реформ девятнадцатым президентом Соединенных Штатов Америки.

В счастливом блаженстве я провел весь июль, растворившись без остатка в ослепительном сиянии моря. Мир маленьких человечков, стремящихся к власти, кажется мне удивительно далеким. Мне снятся совершенно другие сны, посещают иные грезы среди ароматов цветущих роз и пионов и запаха соленых морских брызг.

Праздные дни набегают чередой, как атлантические волны на ньюпортский пляж цвета львиной шкуры. О, дайте мне остаться здесь навсегда, на этих восхитительных влажно-зеленых лугах (в крайнем случае — даже под ними), в тени задумчивых старых деревьев, и пусть сладкий голос Уорда Макаллистера вечно нашептывает мне очередной рецепт черепахи, которую готовит на жаровне его чернокожий слуга — или по-балтиморски, или по-трентонски (с добавлением сливок и масла).

Джейми шлет мне срочные телеграммы. Полковник Пелтон хочет, чтобы я присоединился к тилденовскому «бюро ораторов» и воодушевлял публику в маленьких городах страны. Но я сослался на нездоровье, хотя никогда не чувствовал себя лучше — в духовном смысле, конечно, а не телесном, потому что ноги мои слабеют, я чересчур тучен, а легкие сигналят, что усилие, требующееся от них, скоро окажется чрезмерным, да и что греха таить, чересчур утомительно-монотонным. Однако, примирившись с мыслью о том, что я нахожусь в заключительной фазе моей жизни, я был вполне доволен, во всяком случае до тех пор, пока сегодня некое облачко не прикрыло слегка наше золотое ньюпортское солнце.

Макаллистер пригласил нас на пикник. Это событие, которого с нетерпением ждут ньюпортцы, потому что Макаллистер не жалеет усилий, и если бы мне пришло в голову подражать стилю Фэйет Снед, известной своим читателям как Фэй, то следовало бы добавить, что это мероприятие требует много усилий, жалости к которым он не знает.

Специальный поезд в полдень отбыл из города в Бейсайд-фарм, макаллистеровское поместье, и другой поезд в 4.45 доставил нас обратно в город. Путешествие занимает ровно шесть минут, кругом царит веселое оживление, когда дамы с картин Ватто превращаются в брейгелевских женщин: каждая везет с собой какое-то блюдо, приготовленное ее поваром для пикника.

Эмма, Дениз, Джон Эпгар и я присоединились к всеобщему веселью. Таинственная Роза, сославшись на нездоровье, отсутствовала, но здесь было немало других Асторов, так что стил нисколько не пострадал. Коттедж Макаллистера представляет собою всего-навсего обычный фермерский дом, и это делает его уникальным, потому что в Ньюпорте коттедж означает особняк вроде сэнфордского дворца (построенного отцом Дениз), беломраморной копии Большого Трианона, только вдвое уменьшенной. Нас обслуживали два десятка слуг, и в этом отношении скорее уж Сент-Гратиен всего лишь коттедж. Кстати, я только что получил очаровательную, но печальную записку от принцессы Матильды. Она жалуется, что слишком многие из наших общих друзей позволили себе такую безвкусицу, как умереть. Что ж, она гневается по праву.

Сэнфорд большую часть времени катается на яхте. Приезжая, он очень тепло говорит о своем старом друге генерале Хейсе; это значит, что он, видимо, познакомился наконец с республиканским кандидатом в президенты. Недавно он угрожал покатать нас на яхте, однако Дениз твердо сказала «нет».

Джон Эпгар провел в Ньюпорте десять дней и в понедельник возвращается в Нью-Йорк: «Работа. Вся семья уехала в Мэн, кроме меня». Если Джон и недоволен тем, как Эмма проводит лето, то он ей ничего не сказал, или, может быть, и сказал, но она от меня скрыла. Хотя время от времени я замечаю, что он смотрит с высоты своего эпгаровского носа на местное великолепие, которое выглядело бы неуместным к югу от Мэдисон-сквер, все же, думаю, богатство Сэнфордов не может оставить его равнодушным.

Как и все кругом, девочки были сегодня en fleur[53] по крайней мере в начале пикника. Макаллистер бурно приветствовал наше появление. «Займитесь рыбалкой с камней! Поймайте омара!» Кое-кто из гостей и в самом деле уселся с удочками на камнях, изображая рыбаков. Другие прогуливались по макаллистеровской ферме; то была настоящая ферма с настоящими арендаторами, которые ради сегодняшнего пикника изображали из себя добрых землепашцев, но, слава богу, хитрое и недовольное выражение лиц этих янки сводило на нет феодальные потуги Макаллистера.

Мы с Дениз сидели под высоким тенистым деревом и пили хорошо охлажденное шампанское — брют 1874 года. Эмма и Джон прогуливались под руку, небольшой оркестр играл вальсы, и кто-то из гостей танцевал на специальной площадке. Женщины из фермерских семей разложили на длинном складном столе под виноградными лозами различные угощения.

— Мне нравится Джон. — Дениз впервые упомянула в разговоре со мной своего… соперника? Нет, пожалуй, это скорее запутывает, чем проясняет странные и деликатные отношения двух женщин, ни одна из которых ранее не имела подруги.

Дениз рассказала мне про свою кузину из Нового Орлеана.

— Она была мне как родная сестра, ею сейчас для меня стала Эмма. Она умерла, когда ей было семнадцать. От флюкса — так называют на Юге дезинтерию. Это было ужасно! Я думала, что не переживу. Но, как видите я жива.

— Джон — преданный молодой человек, — сказал я. Пожалуй, это лучшее, что можно о нем сказать. — Мне он тоже симпатичен.

— Надеюсь, они будут счастливы.

— Что говорит вам Эмма? — полюбопытствовал я. Когда речь заходит о Джоне, моя дочь в последнее время высказывается крайне невнятно.

— Очень мало. — Дениз раскрыла старинный веер, и на меня повеяло запахами свежескошенной травы и коровьего выгона. — Жаль, что это не может длиться вечно.

— Мне еще более жаль, дорогая. — Я взял ее за руку. Я отношусь к ней как к дочери, хотя мог бы с легкостью быть ее любовником; впрочем, отнюдь не с легкостью. Все это для меня теперь совсем не так легко, а в мое время…

Нет! Я должен сосредоточиться на том, что происходит или не происходит сегодня, хотя, вполне очевидно, сегодняшний день мне больше не принадлежит.

— Это мне хотелось бы, чтобы время остановилось. Мне не нужно никакое будущее. Пусть настоящее застынет навсегда, как… — поскольку глаза мои были прикованы к столу с угощениями, боюсь, что я, вместо того чтобы сказать «янтарь», сказал: «заливное».

Дениз расхохоталась, и лицо ее раскраснелось. Затем мы выпили за наше будущее en gelee[54].

— Благодаря вам у Билла появился интерес в жизни.

— Вряд ли благодаря мне.

Дениз покачала головой.

— Этого добились вы. Уж не знаю как. Он хочет вам доказать, что он…

— Что именно?