Восхитительный день отдохновения; он начался в полдень на Большом центральном вокзале на Сорок второй улице. Впервые я оказался внутри прижизненного памятника триумфальному мошенничеству коммодора Вандербильта; правда, в пользу старого разбойника следует сказать, что, пока он не создал с помощью воровства, насилия и обмана свою железнодорожную империю, пассажир, следующий из Нью- Йорка в Чикаго, совершал семнадцать пересадок, теперь же благодаря безжалостному устранению конкурентов публика обслуживается куда лучше.

Громадное здание с башенками на мансардной крыше сильно смахивает на Тюильри, изнутри же просторное помещение вокзала напоминает павильоны на выставке Столетия. И все же при всех своих грандиозных размерах здание переполнено спешащими людьми. В эти дни американцы, кажется, поголовно снялись с мест. Во времена моей юности мы, как правило, сидели по домам.

Не без труда я разыскал сэнфордский вагон, где меня поджидали девочки (мой багаж заранее отправили из гостиницы). Не знаю уж почему, я все время называю этих женщин, которым уже за тридцать, девочками, но они представляются мне, да и себе самим тоже, из-за вовсе не характерного (во всяком случае, для Эммы) хихиканья и шушуканья девочками, отпущенными на каникулы из школы — а скорее из монастыря — на дачу, где мы сейчас и находимся.

Можно сказать многое о преимуществах богатства, особенно в этой стране. Я начинаю постигать истинный смысл памятных слов моего старого друга Вашингтона Ирвинга: «Всемогущий доллар».

Заманчиво не только накопление (предпочтительно — незаконное, за счет всех прочих обитателей этой страны) громадных денег, но и тот ни с чем не сравнимый личный комфорт, какой это богатство предоставляет. Мы в Европе привычны к великолепным домам, слугам, у нас в изобилии так называемый стил, однако собственный железнодорожный вагон есть нечто такое, что доступно только императору. Здесь эта роскошь в порядке вещей — разумеется, в тех высоких сферах, где мы вращаемся!

Точно в полдень наш вагон резким толчком присоединили к поезду. Как только миновали северные пригороды, перед нами раскрылась непередаваемо прекрасная панорама Гудзона: река все время была перед нами, пока мы неторопливо обедали.

— Самая красивая река в мире, — искренне сказала Эмма, и я тоже, сознаюсь, был покорен видом моей родной реки, который раскрывался перед нами, подобно диораме, возле движущегося обеденного стола.

К тому времени, когда мы со всеми удобствами переварили обед, вагон прибыл на станцию Райнклиф. На перроне нас поджидал Уорд Макаллистер и двое слуг из асторовского поместья. В сюртуке и шелковой шляпе Макаллистер выглядел удивительно нелепо на фоне зеленого сельского пейзажа.

Как посол от одного монарха к другому, он вошел в наш вагон и рассыпался в комплиментах:

— Какая изящная отделка! Какой вкус, миссис Сэнфорд! Несравненный вкус!

Макаллистер одобрительно пощупал накидки из брюссельских кружев на мебели. Мне показалось даже, что сейчас он возьмет серебряный кофейник и начнет разглядывать пробу. Затем он заявил: миссис Астор очень обрадована тем, что мы рискнули предпринять изнурительное путешествие ради того, чтобы погостить у нее в Фернклифе.

— В доме сейчас несколько очаровательнейших гостей. Уверен, это все ваши друзья.

Вскоре мы уже карабкались по нескончаемым ступенькам (город Райнклиф расположен на горе); наверху нас поджидала асторовская карета.

Мы торжественно прокатились по милейшей сельской дороге, по обеим сторонам которой выстроились в ряд каменные дома наших голландских предков, а также каркасные дома их английских преемников. «Преемник» — слово не совсем точное, поскольку голландцы все еще составляют здесь большинство. Наши английские завоеватели — вот кто они были и кем остались, хотя их господству угрожают ныне ирландцы и итальянцы.

В конце подъездной аллеи, обсаженной великолепными вязами, стоял Фернклиф, громадный новый деревянный особняк. Нас с Эммой это удивило. Похоже, Асторы решили сэкономить: дерева вокруг сколько угодно. Но все равно это производит очень странное впечатление.

Когда мы приблизились к главному входу, внезапный порыв теплого ветерка донес запах ландышей. Впервые Эмма начинает чувствовать себя если не как дома, то в своей стихии в стране, которую она до сих пор считала в лучшем случае экзотической, в худшем — провинциальной.

Нам показали комфортабельные комнаты. Из окон, сквозь листву деревьев, открывался великолепный вид на поблескивавшую далеко внизу реку, но, увы, и на железную дорогу тоже. Грохот поездов оглушает, и все эти магнаты, которые построили свои виллы над обрывом, вынуждены мириться с ужасающим шумом, как и те простолюдины, что живут в Нью-Йорке на Шестой авеню под воздушной железной дорогой. К несчастью, поезда коммодора Вандербильта ходят не только днем, но и ночью и упрямо (уж не по его ли приказу?) дают протяжный гудок точно в тот момент, когда проезжают Фернклиф. Но если отвлечься от поездов, то это идиллический дом на фоне идиллического пейзажа. Гости несколько менее идилличны, и менее всего — наша хозяйка. (Мне следовало бы запирать эту записную книжку на замок, но я как-то не могу представить себе миссис Астор, листающую эти страницы в поисках упоминания о своей персоне.) В меру сил и способностей она держится любезной хозяйкой, хотя как человек вовсе не занимательна.

В доме еще добрая дюжина гостей. Я думаю, что мы уже встречали их всех, и я, конечно, знаю их имена, но соединять имена и лица — дело нешуточное. Стайвезент, который, как мне казалось, должен быть тучным, розовым и курносым, оказался худым старикашкой, похожим на итальянца, и так далее. Уорд Макаллистер лезет из кожи вон, чтобы все шло гладко, но у него, разумеется, ничего не выходит. Однако еда отменная; асторовские соседи, которые время от времени нас навещают (все сплошь Ченлеры и Ливингстоны), гораздо более забабны, чем гости Асторов и сама Таинственная Роза, по чью левую руку я сидел в первый вечер за ужином.

— Не могу понять, как все это началось, — начала она in medias res [52] — Мне нравится и всегда нравился Джеймс Ван Аллен. — Она пригвоздила меня пристальным взглядом поверх блюда бледной парниковой спаржи, которое лакей держал между намй. Я наполнил свою тарелку и выразил полное согласие с тем, что Джеймс Ван Аллен достойнейший человек, хотя и не понимал, что она имеет в виду.

— Люди так беспардонны.

— Вполне готов подтвердить.

— Обожают сплетни.

— Еще как!

— Они лгут, мистер Скермерхорн Скайлер.

— Конечно, лгут, к тому же без всякой на то причины.

Она нахмурилась; слова «без всякой на то причины»

ей явно не понравились, как бы по ассоциации с чрезмерными чаевыми.

— Между моим мужем и семьей Ван Аллена нет и не было никаких недоразумений.

— Полагаю, что нет.

— Мы одобряли этот брак.

— Естественно.

— Отнюдь не естественно! — Шея Таинственной Розы, увешанная крупными рубинами, вдруг необычайно порозовела. — Нашей Эмили следовало бы еще некоторое время побыть свободной.

— Ах вот оно что. — Газетное сообщение о недавней свадьбе дочери Асторов всплыло среди тысяч газетных строк, которые хранит моя бедная голова.

— Но она влюбилась. Знаете ли, мистер Скермерхорн Скайлер, девушки влюбчивы.

— Юноши тоже. — Я старался поддерживать этот разговор со всей живостью и остроумием, на какие был способен.