упомянутые юношеские дерзания.
Должен сказать, что половина респектабельного мужского населения Нью-Йорка пользуется сигарными лавками из-за их доступности и дешевизны. Бизнесмен может развлечься перед завтраком в своем клубе, семьянин — перед ужином в обществе драгоценной семьи, а адвокат — избавиться от излишнего напряжения и при этом поспеть к открытию судебного заседания.
Так или иначе, когда я сидел в гостиной и пил чай с хозяйкой за китайской ширмой (клиенты ни в коем случае не должны сталкиватся друг с другом), я услышал голос Сэнфорда: «Если Ниобе свободна, то я ее жду».
Женский голос заверил Сэнфорда, что Ниобе сейчас будет к его услугам. Я слышал у себя над головой тяжелую поступь его сапог по устланной ковром лестнице.
— Это мой друг мистер Сэнфорд, — мстительно сказал я хозяйке, очаровательной женщине с пикантным лицом, слегка испорченным заячьей губой.
— Я не знаю, как его зовут. — Она солгала, скорее чтобы продемонстрировать мне анонимность заведения, чем оградить Сэнфорда.
— Он первый рассказал мне про ваш магазин.
— Кто бы он ни был, это хороший клиент. Девочки его любят.
— Когда он спустится, скажите ему, что Томас Эпгар навечно перед ним в долгу.
— Хорошо, сэр. — Да, я воспользовался именем Третьего брата как nom de guerre или, скорее, d’amour[39]. Поскольку хозяйка — жадная читательница популярных газет, она необычайно взволнована тем, что среди ее клиентов есть пожилой джентльмен, чей сын скоро женится на прекрасной французской княгине. — От ее фотографии, что выставлена у Рицмана, просто дух захватывает!
— Я твердо убежден, — сказал я вполне по-эпгаровски, — что, несмотря на французскую кровь, она будет моему сыну хорошей женой.
Сейчас ночь 14 февраля, нет, скорее утро 15 февраля, и наши чемоданы уже отправлены в отель «Уиллард» в Вашингтоне.
Сегодня днем, получив счет отеля «Пятая авеню», я едва не расстался с этой жизнью. С 5 января, когда я оплатил первый месяц нашего здесь пребывания, и до 14 февраля с нас причитается 1800 долларов! Это чуть больше половины моих нынешних ресурсов, потому что от Джейми я получил только небольшой аванс и пока совсем ничего — от «Леджера» за «Последние дни Наполеона III». «Нейшн» заплатит мне сущие гроши за Кавура лишь после публикации. Поэтому меня охватила настоящая паника. К счастью, полковник — родственник Стивенса — при сем присутствовал. Он показал счет управляющему, который нашел несколько ошибок в сложении. В конце концов счет милостиво сократился почти на треть.
— О, это мы должны были бы заплатить вам и княгине за ту рекламу, какую вы нам сделали своим пребыванием! — Полковник был сама любезность, и я сердечно его поблагодарил. Все-таки отель «Пятая авеню» — место, где останавливаются президенты
— Только на одну минуту. Мы спешим на чай к мистеру Питеру Марье.
— Ну, вы и в самом деле перезнакомились со всей честной компанией! — воскликнул полковник.
Элегантный мистер Марье является нью-йоркским Сен-Симоном. Нет, это не совсем так. Исторические параллели волнуют разве что Макаллистера. Утонченный мистер Марье — чуть более мужественная, то есть абсолютно мужественная, мадам Рекамье — пытается собственными усилиями насаждать на острове Манхэттен искусство беседы. Ежегодно в день св. Валентина он пишет в стихах приглашения и ждет, что ему ответят тоже стихами. За лучшее стихотворение, подтверждающее принятие приглашения, как и за иные сочинения, выдается приз. Это весьма галантный, но и чрезвычайно нелепый старик.
Те, кто не допущен на эти специфические социальные Альпы, видят только абсурдную сторону.
— Надеюсь, что вам и княгине будет не слишком скучно, — сказал полковник.
— Мы настолько утомлены, что нам уже не до скуки — Это абсолютная правда. Каждый из нас более всего хотел бы проспать целый месяц кряду. Меня страшит прыжок в вашингтонское общество, которое, полагаю, столь же утомительно, как и нью-йоркское, только куда более грубое.
В этот момент в Угол таинств заглянул Брайант в сопровождении нескольких мужчин, одним из которых оказался очаровательный таможенный инспектор нью-йоркского порта, а другим — сенатор Роско Конклинг; при виде его громадного туловища мне всегда кажется, что элегантный обтягивающий костюм (он предпочитает именно такие) вот-вот лопнет по швам. Он возвышался над всеми, кроме инспектора. У сенатора львиная (излюбленное словечко литературных дам) голова, редеющие рыжевато-серые волосы зачесаны строго назад с широкого лба, в центре которого оставлено колечко правильной формы, знаменитый локон Гиацинта. Из-под олимпийских бровей и греческой прически на вас настороженно смотрят маленькие светлые глаза какого-то дикого кота джунглей.
— Прошу прощения! — Полковник вскочил на ноги, чтобы поздороваться с великими людьми.
Я попытался улизнуть, прячась за спинами, но меня остановил как всегда педантичный Брайант:
— Дорогой Скайлер.
Брайант одного за другим представил мне своих спутников. По случайности, когда я здоровался за руку с Конклингом, я оказался почти вплотную к нему и мое лицо едва не уткнулось в элегантный твидовый изгиб верхней части сенаторского живота или нижней части груди: точнее сказать не могу, поскольку они давным-давно уже слились в монолит республиканского колосса. К счастью для меня, от него исходил аппетитнейший запах фиалковой воды и дорогих сигар.
Остальные были лидеры республиканцев в штате Нью-Йорк. Известные как «стойкие», эти люди — враги любых реформ, а потому фанатичные сторонники генерала Гранта и системы политических трофеев. Я полагаю, что Брайанту приходится терпеть всякую публику, а публике ничего не остается, как терпеть или примириться с ним и его газетой.
— Мистер Скайлер — мой старый коллега.
«Стойкие» закивали, давая понять, что им обо мне все известно, но Конклинг, похоже, не расслышал моего имени и в упор меня не замечал. Он смотрел куда-то поверх моей головы, погруженный в олимпийское созерцание.
Брайант был отменно вежлив.
— Мистер Скайлер будет писать для нас о выставке Столетия. Она открывается десятого мая, — добавил он специально для меня.
Добродушный таможенный инспектор поинтересовался:
— Когда вы собираетесь обратно в Париж, мистер Скайлер?
— Сразу после выборов. И свадьбы моей дочери… — Говоря это, я не без злорадства заметил, что при слове «Париж» голова Конклинга опустилась с высот к подножию горы, то есть ко мне.
— Извините меня, мистер Скайлер. — Обычно громкий, звучный голос оказался вдруг тихим и вкрадчивым. — Я настолько погрузился в размышление, что не расслышал как следует ваше имя.
— Наша встреча прошлым летом была такой мимолетной. — Я высказался достаточно туманно и самоуничижительно. — А ведь вам приходится встречать стольких людей.
— Но не таких, как вы, мистер Скайлер. И как ваша ослепительная дочь…
— Я слышал, что она собирается замуж за человека из добропорядочной республиканской семьи. — Брайант вмешался в потенциально опасный диалог. Пока наш наиславнейший поэт говорил о политике и Эпгарах, я ощущал почти электрическую энергию, исходящую от Конклинга; в ней было предупреждение. Животная сила этого человека впечатляет, хотя и раздражает.
Однако что касается меня, то Конклинг может быть спокоен за свой секрет, хотя, впрочем, это отнюдь не секрет, потому что все причастные к политической жизни знают про его связь с Кейт, в том числе и ее муж. К счастью, с точки зрения любовников, недавнее банкротство Спрейга настолько усугубило его пристрастие к бутылке, что он практически нигде не показывается, как и многострадальная супруга Конклинга, живущая затворницей в Утике, штат Нью-Йорк.
