от Тилдена и, думаю, сумела, если это вообще возможно, его очаровать. Присутствовали полдюжины родственников Тилдена, наслаждаясь в канун рождества обществом самого богатого и знаменитого члена семьи.
Тилдены родом из графства Колумбия, неподалеку от тех мест, где жила семья моей матери, где жил Мартин Ван Бюрен. Старый президент был другом отца Тилдена и покровителем самого Тилдена в его юные годы, так же как и моим. Но ведь у меня и Ван Бюрена общий отец. Мы оба незаконные сыновья Аарона Бэрра; излишне объяснять, что мы так и не признались друг другу в том, что нас объединяет общая кровь. И тем не менее близость к Ван Бюрену сильнее всего остального связывает нас с Тилденом. Сегодня, когда губернатор обратил внимание на мое внешнее сходство с этим великим человеком, я ответил точной копией ванбюреновской загадочной усмешки, рядом с которой даже застывшие в камне черты египетского сфинкса определенно кажутся бесхитростными и простодушными.
Биглоу был в приподнятом настроении, но выглядел утомленным.
— Мы дни и ночи работали над речью губернатора в законодательном собрании. Не понимаю, как он это выдерживает. — Биглоу кивнул в сторону Тилдена, который теперь держался довольно бодро; отрыжка сдерживалась постоянным жеванием сухих бисквитов. — Он живет на одном чае. Я называю его наркоманом.
— Лучше уж чай, чем виски.
— И до вас дошли эти слухи? — Биглоу ничем не выдал беспокойства.
— Об этом говорят только в домах республиканцев.
— Вроде Эпгаров? — Биглоу хитро улыбнулся и наполнил мой бокал мадерой. Дамы удалились. Тилден пил чай, жевал бисквиты, слушал Грина, который нашептывал что-то в одно его ухо, и своего советника по экономическим вопросам Уэллса, шептавшего в другое.
— Как может губернатор слушать их одновременно?
— О, у него еще отличная хватка, — восхищенно сказал Биглоу.
— Вы волновались за его здоровье…
— Я и сейчас волнуюсь. Но я вынужден смириться с тем, что нездоровье доставляет ему удовольствие — в буквальном смысле слова. Он не желает отвлекаться от работы. Пусть все будет как есть. После Гранта, который на посту президента не желал ударить пальцем о палец, даже если бы понимал свои обязанности, губернатор будет как дуновение свежего ветра. А сейчас все мы в изнеможении — кроме него. Но, конечно, надо учитывать, что в его жизни нет ничего, кроме юриспруденции и политики.
— Он женится, если станет президентом?
Биглоу постучал пальцем по стакану с содовой водой, что стоял перед ним (воздержание — вот характерная черта тилденовской команды).
— Я полагаю, да. Жена облегчила бы его дни в Белом доме.
— Человек страстной натуры. — После двух бокалов мадеры и прекрасного рейнского вина я чувствовал себя весьма отважным.
— Странно, не правда ли? — Биглоу благосклонно принял мою иронию.
— Он когда-нибудь проявлял интерес к женщинам?
Биглоу покачал головой.
— Никогда. Смешно. Но, с другой точки зрения, достойно восхищения. Я хочу сказать, что он как святой, абсолютно огражденный от искушений.
— Святые, милый Биглоу, не ограждены, а оградились от искушений.
— Тогда он просто призван быть тем, кто он есть, — неустанным поборником общественных интересов. Как и Грин.
— Грин никогда не был женат?
— Никогда. Он тоже живет ради работы.
— Еще один полусвятой? — Думаю, что пуританин Биглоу действительно восхищается этими ущербными людьми. Не в том дело, что я нахожу холостяков людьми ущербными, скорее наоборот. Но, очевидно, ни Тилден, ни Грин вообще не имели никаких дел с женщинами, с той половиной рода человеческого, которая дала мне не только наслаждение, но и необходимую меру нормальной человечности. Если бы у меня не было Эммы, я родил бы другую. Или, принимая во внимание мой преклонный возраст, удочерил, похитил, соблазнил или каким-либо иным способом приобрел то женское общество, без которого я просто не могу дышать. Нью-йоркский мир мужских клубов, спортивных залов и баров, политиканства за закрытыми дверьми — это не мой мир. Я изнеженный парижанин, расцветающий только в обществе женщин.
Кстати (почему «кстати»? Это же важнее всего!), Биглоу сказал:
— Губернатор назначит вас посланником в любую страну по вашему выбору, за одним исключением — Сент-Джеймс.
— Вы не представляете, что это для меня значит. — От возбуждения голос мой задрожал. Для меня это все, не считая замужества Эммы, конечно.
— Вы одна из самых ярких наших звезд в иностранных делах, если закрыть глаза на ваше нелепое пристрастие к французам, — добавил Биглоу, и на душе у меня стало необыкновенно легко.
— В таком случае вас должна была порадовать чепуха, напечатанная под моим именем в «Леджере» за прошлую субботу.
— Мне показалось, что это не ваш стиль. И почему вы ни разу не упомянули доктора Эванса, неизменного дантиста императрицы? Что с ним стало?
— По-прежнему рвет зубы, наверное. — Мы оживленно посплетничали о старых добрых парижских временах, которые никогда больше не вернутся.
Со всей деликатностью я попытался убедить Биглоу в значении Тьера и вообще Третьей, то есть нынешней Французской Республики, но у него необъяснимо сильное предубеждение против Франции. Я отношу это за счет его искреннего пуританизма. Биглоу ненавидит римскую церковь со страстью настоящего республиканца, кем он и был до того, как стал секретарем штата Нью-Йорк и демократом. Десятилетиями он утверждал, что папство — это самая злобная и отвратительная сила в мире и что в один прекрасный день оно сойдется в истинном Армагеддоне с добродетельным протестантством, развязав новую, еще более кровавую гражданскую войну здесь, в Соединенных Штатах, причем форт Самтер будет расположен в Шестом избирательном округе, где царит мрак ирландских кварталов.
Сознаюсь, я некогда разделял эти предрассудки, особенно в отношении ирландцев, которых считал напастью, эпидемией, обрушившейся на мой Нью-Йорк. Разумеется, они и более поздние иммигранты и в самом деле уничтожили эту старую голландско-английскую деревню моей юности, но жалеть тут не о чем. Проведя большую часть своей жизни
К концу вечера Тилден выглядел очень усталым; несмотря на выпитый чай и несколько таинственных таблеток.
— Надеюсь, вы навестите нас в Олбани, как только покончите с генералом Грантом.
Я ответил, что ничто не доставит мне большего удовольствия. Внезапно рядом с губернатором оказался Грин. Красивый, крепко сбитый, он затмевает тщедушного Тилдена.
— Губернатор, вы не сказали мистеру Скаилеру о наших планах открыть рекламное бюро?
— Пока нет. Пока нет. — Голос Тилдена прозвучал глухо, казалось, губернатор раздражен. Но Грин не желал умолкать. Он повернулся ко мне:
— Через несколько недель мы откроем бюро, в котором писатели и художники будут готовить материалы для газет…
— Мистер Скайлер слишком утонченный литератор, чтобы заниматься такими вещами. — Глаза Тилдена широко раскрылись: он сдержал мощнейшую отрыжку, которая медленно и, без сомнения, болезненно искала выход через раздувшиеся ноздри.
— Но, губернатор, вы знаете не хуже меня, что нам понадобятся любые авторы, каких мы только сумеем найти, и, имея мистера Скайлера в «Леджере»…
— Мистер Скайлер не в «Леджере». Они просто его печатают.
