Поскольку обед длился три часа, я могу сказать, что знаю теперь миссис Астор настолько хорошо, насколько меня это вообще может интересовать. Справа от меня сидела миссис Сэнфорд; разговаривая с ней, хотя и урывками, я испытывал большое облегчение. Она точно знала, какому испытанию я подвергался, хотя ни разу не упомянула нашу хозяйку. Должен сказать, что она (видимо, по контрасту?) кажется мне ангелом здравого смысла и доброты; к тому же она мгновенно, а быть может, даже чересчур стремительно постигает суть — этим она удивительно похожа на Эмму.

Примерно в одиннадцать часов миссис Астор встала из-за стола посредине обращенной к# мне фразы о том, как трудно теперь найти слуг, которые не имели бы привычки допивать то, что осталось в бутылках. С восхитительным шелковым шуршанием и ювелирным позвякиванием дамы последовали за миссис Астор в громадную галерею, которая тянется параллельно обеденной зале и вся увешана картинами. За обеденным столом остались одни мужчины, они придвинулись поближе друг к другу и навалились на портвейн и мадеру.

Рядом со мной оказался заботливый Макаллистер.

— Она очарована вами. Я умею читать настроение нашей Розы.

С другой стороны от меня был Уильям Сэнфорд, еще более очаровательный, чем обычно; он уже задымил сигарой.

— Ну, как ваша старая железная топка, мистер Скайлер? — Подразумевалось, видимо, что это игривое замечание.

Я ответил со реей асторовской помпезностью:

— Если бы у меня была железная топка, мистер Сэнфорд, я надеюсь, она работала бы исправно.

— Вы уж извините старого железнодорожного дельца. Таков наш профессиональный жаргон. — Он развивал эту тему, стараясь предстать передо мной в новом обличье — своего рода неограненным алмазом наподобие дикаря Вандербильта, прямодушным, но опасным, как гремучка. Эти попытки показались мне утомительными; к счастью, он достаточно быстро понимает, какое производит впечатление, вот и сейчас сразу же заговорил в другой манере:

— Мы насладились за обедом обществом княгини. Как и Бельмонты.

— Мне рассказала об этом миссис Сэнфорд, — ответил я нарочито безучастно, не испытывая ни малейшего желания поощрять эту странную дружбу.

— Надеюсь, княгиня осталась довольна?

— Она мне ничего не сказала о том, что это было целое празднество.

— Да. — Его серые глаза округлились и смотрели на меня как бы оценивающе — интересно, что именно его интересовало? Как покорить меня? Но вряд ли я стою таких усилий. — Мы надеемся, что вы оба приедете к нам в Ньюпорт, штат Род-Айленд, в июне.

— Июнь еще далеко. Кроме того, — добавил я, осененный внезапным вдохновением, — мы связаны обещанием остановиться у Асторов.

— Бичвуд не слишком удобен. — Видимо, так называется асторовское имение.

— Кроме того, я, возможно, буду на предвыборных съездах. Эмме не терпится побывать в Сент-Луисе и Цинциннати, увидеть наконец великого бога Демоса в действии. — Если Сэнфорд поверил хоть слову, он, как здесь выражаются, поверит и в черта. Но я решил не уступать.

— Конечно, — мягко ответил он, — победит Конклинг, вы наверняка знаете.

— Будет выдвинут кандидатом в президенты?

Сэнфорд кивнул, медленно, важно, как будто именно он был создателем президентов.

— Все уже решено «стойкими» республиканцами, и, несмотря на всех этих реформаторов вроде Бристоу и Шурца, только Чет Артур и Том Мэрфи решают, кто будет кандидатом в президенты. Шума, конечно, не избежать.

— Верно ли, что теперь Грант хотел бы остаться на третий срок?

— Миссис Грант очень бы этого желала, да и он, видимо, тоже. Но эта история с Бэбкоком… — Сэнфорд покачал головой, что должно было выражать печаль. — Не говоря уже о мышиной возне всех этих ваших реформаторов, этих взбесившихся дураков, помешанных на реформе гражданской службы.

Я согласился, что нет ничего глупее, чем реформировать гражданскую службу, поскольку это просто невозможно при нынешней партийной системе, которая требует, чтобы партия, приходящая к власти, заменяла всех служащих правительственных департаментов своими сторонниками, а эти последние столь же некомпетентны и недостойны, как и их предшественники. Но именно так все и происходит, сколько я себя помню. Недавно учредили экзамены для претендентов на государственную службу, обернувшиеся сплошным фарсом. Все рассказывают, как ответил один из ставлеников таможенного инспектора Артура на вопрос экзаменатора: «Каков процесс установления статута Соединенных Штатов?» На это добрый республиканец изрек: «Никогда не видел, как статуи устанавливают, и этот процесс мне незнаком».

— Вы встречали сенатора Конклинга?

Я ответил, что видел его мельком прошлым летом.

— Внушительная фигура, отличный оратор, безмерно тщеславный, конечно. Дамы от него без ума.

— Да, да. Особенно наша знакомая миссис Спрейг.

Я был удостоен взгляда, в котором мелькнул неподдельный интерес, — очевидно, в качестве приза за хорошее поведение.

— Что вы говорите!

— То, что вы слышите. Миссис Спрейг живет в Париже, вам это известно. У нее квартира на улице Дюфо, возле церкви Мадлен. — Я сообщил некоторые детали.

— Удивительно красивая женщина.

— О да.

— Я полагаю, что Кейт Чейз-Спрейг была истинной королевой этой страны. — Сэнфорд заговорил потише. — Не хочу, чтобы слышал Макаллистер, а то он ткнет меня шипом своей Таинственной Розы. Но миссис Астор — это всего лишь Нью-Йорк, а Кейт была королевой Вашингтона, королевой политики до семьдесят третьего года. Потом все кончилось. Смешно. Я предупреждал Спрейга, что паника на носу, но с ним говорить было бесполезно. А сейчас тем более. Когда он не пьян — а это случается редко, — он просто невменяем. Из них двоих по-настоящему умна Кейт.

— Но этот ум теперь, по всей вероятности, служит сенатору Конклингу, а не сенатору Спрейгу. — Предмет нескончаемых вашингтонских сплетен — роман Роско Конклинга, красавца-сенатора от штата Нью-Йорк и хозяина комитета республиканской партии штата, и Кейт Чейз-Спрейг, красавицы-дочери покойного председателя Верховного суда и несостоявшегося президента, красотой отнюдь не блиставшего Сэлмона П. Чейза, а также несчастной супруги сумасшедшего второсортного сенатора от штата Род-Айленд Уильяма Спрейга. Эмма проводила в Париже массу времени в обществе Кейт Спрейг; по ее мнению, это весьма ожесточившаяся особа, крайне недовольная своей ссылкой, что роднит ее с нашей императрицей, но все-таки ей выпало счастье поселиться в Париже, а не в Чизлхерсте. Из всех американцев, с которыми пересекались наши пути в Париже, Эмма привязалась только к одной Кейт, как она ее называет, и должен признаться, что, несмотря на свое мрачное пристанище на улице Дюфо, женщина эта излучает удивительное сияние, какое исходит лишь от тех, кто не только находился в центре мира, но был в фокусе пристального внимания этого мира.

Кейт уже два года живет в Париже; от мужа ее отделяют океан — и тысяча бутылок, от ее возлюбленного Конклинга — общественное мнение, не говоря уже об амбициях этого молодого человека, поскольку он, по словам Сэнфорда, претендует в будущем году на пост президента.

Внезапная мысль: все это ставит меня в щекотливое положение. Если Конклинг будет выдвинут кандидатом в президенты, а я буду работать на Тилдена, то какую позицию мне следует занять, когда эта скандальная связь станет частью, как всегда, грязной предвыборной борьбы?

Скорее всего, мне лучше не занимать никакой позиции, а уповать на то, что республиканцы выдвинут заклятого врага Конклинга, всесильного спикера палаты представителей Джеймса Г. Блейна.

Разумеется, я сохраню в тайне, что прошлым летом я случайно встретил сенатора Конклинга у дверей мадам Спрейг. Он стоял там как раз перед вечерним чаем и прощался с ней. Она познакомила нас так поспешно и суетливо, что если бы я не узнал знакомую мне по карикатурам высокую и весьма внушительную фигуру Адониса республиканской политики, то мог принять его за какого-нибудь чересчур