— Мы столько о вас слышали, княгиня. Мы так рады, что вы смогли прийти к нам сегодня.

— Вы были очень добры, пригласив нас, мадам, — ответила Эмма с недвусмыленным (и нарочитым?) французским акцентом.

— Мистер Скермерхорн Скайлер. — Миссис Астор предоставила мне возможность склониться над ее довольно толстыми пальцами в многочисленных кольцах. — Макаллистер убежден, что вы мой кузен. Видите ли, я урожденная Скермерхорн. — Сказано с таким благоговением, точно она была урожденная Плантагенет.

Меня до глубины души раздражает превращение моей фамилии в двойную, изобретенное Макаллистером. В своих социальных амбициях, которые он переносит на мою скромную особу, он сумел навязать мне ложную индивидуальность, поскольку я не имею никакого отношения ни к великим Скермерхорнам, ни к великим Скайлерам. Моя матушка Скермерхорн родилась на бедной ферме в северной части штата Нью-Йорк, в числе одиннадцати детей, ничем не примечательных, кроме того, что все они умудрились выжить, а мой отец Скайлер держал таверну в Гринич-Виллидже — в те дни, когда то была именно деревня, а не название одного из районов этого нескончаемого города.

Но я был готов подчиниться правилам предложенной игры и держался вполне почтительно.

— Да, моя матушка была Скермерхорн. Из графства Колумбия. — Все чистая правда. — Они жили в Клавераке. — Ни слова вранья.

— Ив самом деле наш род велик. — Миссис Астор кивнула с такой грациозностью, словно она была королева Виктория, а я один из тысячи ее немецких кузенов княжеских кровей, которого она соблаговолила узнать.

Затем мы прошествовали в следующую гостиную, отделанную сине-зеленой узорчатой тканью и дорогим малахитом. Макаллистер остался возле своей Розы, представляя ей гостей, которых она, по всей видимости, знала не хуже его, но таковы уж функции королевского мажордома.

Эмма вызвала своим появлением заметное волнение.

О ней все знали. Некоторые из дам встречались с ней на одном из обедов у Мери Мэйсон Джонс, поэтому теперь она не испытывала недостатка в сопровождающих своего пола. Мужчины смотрели на нее с восхищением — краснолицые, тучные мужчины с остекленевшими от бесконечных попоек глазами. Они с гордостью носят великие нью-йоркские имена, и это повергает меня в уныние. Но я здесь нищий, и не мне принадлежит право выбора.

— А вы невежливы! — раздался за моей спиной женский голос. Я обернулся и увидел миссис Уильям Сэнфорд, как всегда приветливую и оживленную.

— В чем моя вина?

— Вы не явились к нам на обед в «Брунсвик».

— Мне нездоровилось. А если говорить честно, я просто воздал более, чем должное, прекрасной еде у Дельмонико.

— Княгиня нам сказала, но мне показалось, что вы нас избегаете.

В таком духе лилась наша беседа. Я удивился: Эмма не рассказывала, что она приняла приглашение Сэнфордов на второй день моей болезни. Я думал, что она, как всегда, отправилась в страну Эпгарию.

— Мы замечательно провели время. И княгиня, надеюсь, тоже. У нас были Бельмонты; они от нее без ума, как, впрочем, и все остальные.

Вот чем объясняется таинственное приглашение от миссис Огюст Бельмонт на обед в канун Нового года.

«Мне не довелось познакомиться с ними», — сказал я Эмме, увидев приглашение. «А я с ними знакома, — ответила она. — Так что не удивляйся. Они очаровательны.

А он — с нашей стороны Атлантики». Бельмонт — «красивая горная вершина» — г родился с этой фамилией, правда в ее немецком варианте. Он еврей, а потому его положение в нью-йоркской иерархии несколько двусмысленно. Этот крупнейший магнат является представителем Ротшильдов в Америке, а поскольку он обладает тем, что Макаллистер именует словечком «стил», то его дворец и его приемы едва ли не конкурируют с теми, что устраивает Таинственная Роза.

— Но Каролина не желает их принимать у себя. Это так глупо, по-моему. — Миссис Сэнфорд позволила себе прямой выпад против нашей хозяйки. Она нравилась мне все больше и больше.

— Видимо, она хочет провести где-то разграничительную линию, — сказал я.

— Да. А получилось вот что: ее «круг» включает в себя наивозможно большое количество зануд, какое только может поместиться э этой обеденной зале. — Нет, ее прямота просто поразительна.

— Знаете, миссис Сэнфорд, вы кажетесь мне революционеркой.

— И вы таким станете, если задержитесь в этом городе надолго и будете бесконечно вращаться по одной и той же орбите. Вы только посмотрите на мужчин, прошу вас!

Я сказал, что уже обратил на них внимание.

— Уже полупьяные. Они выходят из своих контор, заглядывают в бар к Гофману или в собственный клуб, выпивают, затем приходят домой, снова пьют и ругаются с женами. Потом — вот они здесь, вожделеющие еды и выпивки, как буйволы водопоя.

В ее манере появилось нечто странное: она все время оглядывалась по сторонам; оживленность вдруг как рукой сняло.

— Нет, нет, Билл обычно воздержан. Но он обожает выходы, а я нет.

— В том числе и сегодняший?

— Вы как свежий атлантический бриз в теплице, мистер Скайлер.

Я был очень польщен и отвечал любезностями, пока нас на пригласили к столу.

Уорд Макаллистер, in loco Astoris[35] первой пригласил Эмму. Я шел последним, сопровождая повисшую на моей руке миссис Астор (Макаллистер передал мне устно, через дворецкого, все инструкции, касающиеся ритуала).

— А где мистер Астор? — спросил я, когда величественная особа мелкими шажками медленно вела меня через длиннющую обеденную залу.

— Во Флориде. — Название штата в ее устах прозвучало как место весьма подозрительное и не вполне пристойное. — Он там катается на лодке. И держит лошадей. Вы любите лошадей, мистер Скермерхорн Скайлер?

Я как мог изощрялся на эту тему. Впрочем, я старался изо всех сил и во время нескончаемо долгого роскошного обеда, поскольку оказался по правую руку от миссис Астор — эта честь была оказана мне, очевидно, как иностранцу.

Обеденная зала отделана чистейшим, тяжелейшим и невообразимо дорого выделанным золотом. Подсвечники, epergnes[36], посуда — все было из золота; даже розы (таинственные?), которые украшали стол, казались золотыми.

Но право забраться так высоко и поглощать такой великолепный обед следовало отработать. Поддерживать разговор с миссис Астор нелегко, потому что она наотмашь отвергает многие темы. Я, конечно, помалкивал о литературе. Пусть этим занимаются те, кому этот предмет по вкусу. Ей это явно не по душе. Она сочла своим долгом заявить, что в наши дни нет ничего такого, что стоило бы читать. Однако крайне любезно призналась, что ей понравились иллюстрации к моей статье про императрицу Евгению. В музыке она чувствует себя увереннее. Она видела и иногда даже слушала вторые акты всех великих опер. Живопись и скульптура? Только похвалы вещам, что украшают ее дворец.

Я отважно перешел к темам более серьезным. Я сказал, что вскоре собираюсь в Вашингтон. Хочу встретиться с президентом. Эта попытка произвести на нее впечатление была решительно пресечена.

— Я сама никогда не была в Вашингтоне.

— Да и зачем вам отсюда уезжать, — глупо сболтнул я, подразумевая, что нет ничего лучше, чем вечно сидеть за этим обеденным столом, пока лакеи подливают в золотые бокалы «Шато Марго».

— Я езжу в Фернклифф, — заявила она. Так называется дом, который ее супруг воздвиг в Рейнбеке на Гудзоне. — И еще я бываю в Ньюпорте. У меня там коттедж. Вы и княгиня должны нас там навестить. Туда едут сначала поездом до Бостона. Затем пересаживаются в поезд, идущий на Фолл-ривер.

Вот, пожалуй, суть нашего разговора. В один из моментов она крепко меня прижала на тему нашего скермерхорновского родства; к счастью, ни разу не солгав, я сумел ее убедить в том, что мы и в самом деле кузен и кузина.