– О чем думают в Версале? Англия и здесь нас опередила. Но в моей свите полно красавцев, и я надеюсь, что французы не уступят в любви полякам! Граф Фужер, подойдите сюда, мой милый… Ах, нет, не надо! Я совсем забыл, что вы имели глупость запастись в дорогу прелестной женой…

Он снова поцеловал де Еона, отпуская его:

– Как жаль, что я рано состарился. А то бы я, несомненно, «сблизил» Россию с Францией… Ах, годы, годы! А то ли было в Неаполе… Вы, кстати, вернетесь в Петербург?

– Непременно, маркиз! – крикнул де Еон, впрыгивая в коляску. – С пером и шпагой – я весь к вашим услугам…

В дороге он спешил так, что оси колес не однажды загорались от трения. Охлаждали карету, загоняя лошадей по брюхо в быстрые ручьи, и снова мчались дальше. Кавалер прибыл в Вену, когда столица Австрийской империи мрачно вырядилась в траур. Неумолчно звучал погребальный набат церквей, возвещая Австрии о новом поражении ее войск. Это были дни, когда Фридрих еще стоял под стенами Праги…

– Необходим короткий отдых телу, – сказал де Еон, вылезая из коляски возле ворот Бургтор; просто ему не хотелось везти в Париж реляции о поражении – пусть Людовик узнает неприятные вести помимо него (дипломат всегда должен быть дипломатом).

Здесь же, в Вене, кавалер встретился с графом Брольи, человеком «огня и железа», послом в Варшаве, который недавно помогал де Еону копать яму под Понятовского; теперь де Еон вез в Париж план военной кампании России с Францией, а граф Брольи привез в Вену план кампании Франции с Австрией; три страны наконец-то объединились для противоборства с Фридрихом!

Однажды они обедали в ресторации. Колокола австрийской столицы вдруг залились тонким веселым перезвоном: Фридрих разбит под Коллином, Прага выдержала осаду. И, не допив бокала с вином, де Еон опрометью бросился в коляску.

– Куда вы, мой Еон? – удивился Брольи.

– Счастие человека, граф, иногда зависит от животных…

Да, отныне вся надежда – на лошадей! Ох, как надо опередить гонцов из Вены, чтобы первому донести в Версаль известие о победе австрийцев. Теперь оси колес снова дымились не на шутку. Но благословенный Рейн уже дохнул прохладой в лицо. Проскочив улицы Страсбурга, де Еон швырнул горсть монет на заставе, чтобы его не задерживали возле шлагбаума, и коляска бешено запрыгала на спуске к реке…

– Стой, стой! – Но лошади, дрыгая ногами, уже летели под откос, дребезжала и кувыркалась карета; де Еон, выбив дверцы, прижимал к груди пакет с «секретами» короля…

– Перелом ноги, – сказал врач, когда дипломат снова обрел сознание, так и не выпустив почты из рук.

Силясь не стонать, де Еон щедро развязал кисет с тяжелыми червонцами Елизаветы Петровны.

– Что угодно, – сказал он, – за карету и лошадей…

На целых 36 часов (!) де Еон опередил австрийских курьеров, и Версаль встретил его как победителя. Он был очень сметлив, этот маленький карьерист, когда стонал в своей карете, а запаренные кони фыркали у железной решетки Версаля.

– Скажите моему королю, что я не могу встать… Здесь, в этой сумке, будущее Франции! А под Прагой дела идут блестяще!

Словно из рога изобилия посыпались милости:

– Шкатулка короля к вашим услугам…

– Лейб-хирург его величества прибыл…

– Золотая табакерка с алмазами и портретом короля…

– Чин поручика лейб-драгунского полка…

По дороге этой стремительной карьеры осталось лежать 48 загнанных насмерть лошадей. От Петербурга до Версаля они отметили, как вехи, путь кавалера к славе трубящей. Но в самом Париже де Еон… увы, разочаровался!

После широких, залитых зимним солнцем петербургских площадей Париж вдруг показался ему маленьким, темным и грязным… Впрочем, это не только мнение де Еона, – любой француз того времени, вернувшись из Петербурга, с грустью высказывался далеко не в пользу своей столицы. И кавалеру, несмотря на угрозы Бестужева, вдруг страстно захотелось вернуться обратно на берега Невы, засыпанные чудесным пушистым снегом…

Но сначала – дела! Терсье уже предупредил его:

– Остерегайтесь вступаться за принца Конти: положение сюзерена сейчас шатко благодаря капризам маркизы Помпадур, и вы можете оступиться в самом начале славы, моя прекрасная де Бомон!

Доложили королю мнение Петербурга: ответ Елизаветы о курляндской инвеституре был уклончив, жезл русского маршальства для Конти тоже повисал в воздухе, и Людовик сомневался:

– Если у де Еона есть письма к принцу, пусть он их передаст. Но я хотел бы знать, что ответит этот шалопай.

Положение «карманного» визиря Франции было сейчас таково, что Конти, не стесняясь, плакал.

– Неужели, – говорил он, – мне так и суждено умереть, не испытав тяжести короны? Теперь я согласен получить корону даже от евреев, будь только она у них в запасе на Иерусалимское царство! Ах, эта подлая «рыбешка», не будем называть ее по имени… Что бы доброй Елизавете воскресить для меня древнее Киевское княжество! Скажите, шевалье, разве я был бы плохим князем для запорожцев?

– К сожалению, высокий принц, – вздохнул де Еон, – Украина имеет гетмана – Кирилла Разумовского!

– В том-то и дело, – печалился Конти, – что, куда ни поглядишь, все лучшие места уже расхватаны… Мир действительно стал тесен. Сейчас хоть заводи королевство эскимосское! Ах, Курляндия, Курляндия! Остается сказать – прощай навсегда…

Курляндия! Золотые россыпи песков в янтаре медовом, стройно взлетающие к небу сосны, рабские спины латышей и литовцев, черные вороны злобно каркают над древними замками крестоносцев. И для всех проходимцев Европы была ты, несчастная Прибалтика, самым вожделенным куском на пиру разбойничьем. Пожалуй, только одни цыгане не претендовали на корону твою. Да и те, наверное, от нее не отказались бы!

Петербург поступал – хитрее не придумать: Курляндию держали при себе, а герцога курляндского морозили в Ярославской ссылке – вот и придерись попробуй!

В эти дни, пока де Еон лакомился славой у себя на родине, Елизавета поманила как-то к себе принцессу Гедвигу Бирон.

– Не жужжи, кукла чертова! – сказала со смехом. – Эвон, слыхала небось: принц Конти шапку твоего тятеньки примеривает. И до баб охоч, говорят… Пойдешь за принца?

Горб курляндской принцессы так заострился от злости, что колом торчал из-под дареных – на бедность – платьев.

– Вззззз… – отвечала она, затравленно озираясь. – Мой отец хотя и в ссылке, но корона его не шапка, чтобы любой ее нашивал. Бироны сидели и будут сидеть на Митаве!

Елизавета треснула по морде ее, горбатую:

– Я-то смех смехом, а ты грех грехом… Да появись твой батька снова, так его собаки наши и те по кускам растащат! Мало вами, бесстыжими, крови попито русской? Еще алчете?

К сожалению, эту сцену наблюдал граф Эстергази, и Елизавета одарила дипломата одной из своих великолепных улыбок:

– Извините, посол. Но цари не частные лица. И дела семейные нам приходится на миру вершить…

Лопиталь со своим посольством уже приближался к рубежам России, и настроение императрицы от этого было хорошее. Но едва Лопиталь добрался до Риги и чуть-чуть прикоснулся к русским делам, как сразу же запутался до такой степени, что даже Дуглас не смог ему помочь. И тогда раздался истошный вопль сиятельного дипломата – из Риги в Париж.

– Срочно верните сюда кавалера де Еона!

В министерстве Версаля были поражены:

– У него там восемьдесят кавалеров… Куда же еще?

Но маркиза Помпадур поддержала Лопиталя.